Излучина Ганга - [79]

Японские братья

Новые хозяева Андаманских островов ничего не делали наполовину и времени не теряли. В первый же день, когда граждане Порт-Блэра еще не успели отпраздновать свое освобождение, японцы приступили к делу. По приказу полковника Ямаки было объявлено постоянное военное положение. Районы города было велено отгородить один от другого, никто не имел права покидать свой сектор под угрозой смерти.

Жители были поделены на две категории; всех известных своими симпатиями к англичанам засадили в тюрьму, остальных загнали в трудовые лагеря. Через три дня началось строительство аэродрома.

Все, что напоминало о британском правлении, безжалостно уничтожалось. Старые английские газеты, книги, журналы решено было предать огню. Огромные бумажные горы были сложены для этой цели на базарной площади. Радиоприемники были конфискованы. Горожан предупредили, что распространители слухов и сторонники англичан подлежат публичной казни.

«Подлежат казни! Подлежат!» — это звучало теперь на каждом шагу.

Ямаки до такой степени смахивал на японский вариант Маллигана, что казалось, он специально найден среди тысяч других и послан на острова. В этом видели еще одно проявление японской дотошности. Ямаки носился повсюду в маленькой офицерской машине с национальным флагом на капоте и вершил правосудие победителей. Скоро он стал самым страшным человеком на островах.

В тюрьме появились комиссии, составленные из японцев, знающих английский язык, и углубились в изучение папок с личными делами. Они и с собой привезли разные материалы: какие-то черные, белые и серые списки. Сортировка обитателей тюрьмы заняла довольно много времени. У каждого взяли отпечатки пальцев, устраивались бесконечные построения и поверки. Неоднократно всплывало одно имя: Гьян Талвар, всем известный помощник англичан, подручный Патрика Маллигана. Потом комиссии возвратились в Рангун, захватив с собой некоторые документы. Остальное было приказано сжечь под строгим наблюдением начальства. Ямаки велел организовать уничтожение бумаг в тюремном крематории. Он объявил также, что лицу, сообщившему сведения, способствующие поимке Гьяна Талвара, будет выдано вознаграждение в пять тысяч военных иен. Тех же, кто предоставит убежище означенному лицу или скроет какие-либо данные о нем, ждет казнь. Фотографии Гьяна, переснятые из его тюремного дела, появились на щитах объявлений на всех главных перекрестках.

Как-то вечером Ямаки вызвал Деби-даяла.

Деби-даял сидел на том самом диванчике, на котором располагался Гьян двумя неделями раньше. Но теперь дом был в идеальном порядке, даже придирчивый взгляд не обнаружил бы и пылинки. На кофейном столике стоял букет цветов, подобранных с японской артистичностью и изяществом. На стене красовался портрет императора Хирохито.

Полковник Ямаки разговаривал с Деби стоя, положив короткие, похожие на обрубки, руки на спинку кресла. Он всматривался в лицо Деби из-под толстых стекол очков без оправы.

— Мы познакомились с вашим делом, — сообщил Ямаки. — Великолепно! На вас имеется досье и в токийской разведке. Великолепно! Вы говорите по-японски?

— Чуть-чуть, — ответил Деби-даял.

Ямаки сжал в воздухе кулак, словно поймал муху. Впрочем, это не так важно. Будущая ваша деятельность не потребует знания языка. Итак, я понял, вы жаждете сотрудничать с нами?

Он улыбнулся. Вернее, это была гримаса, а не улыбка — обнажились зубы, и раздался какой-то всасывающий звук. Это напомнило Деби-даялу Томонага, тренера дзю-до. «Неужели так улыбаются все японцы?» — подумал Деби-даял.

— В чем сотрудничать? — спросил Деби.

— В той деятельности, которую вы сами избрали. Я имею и виду вашу прошлую деятельность.

— Да, конечно! — с энтузиазмом откликнулся Деби.

— Япония стремится освободить вашу страну от английских поработителей. Ведь вы стремитесь к тому же?

— Разумеется.

— Мы уже освободили народы Малайи и Бирмы от гнета англичан, Индокитай от французов и Индонезию от голландцев. В улыбке-гримасе вновь обнажились желтоватые зубы.

— И Андаманские острова тоже, — напомнил Деби-даял.

— Да, да, конечно. Мы освободили так много стран, что не мудрено и забыть, Азия для азиатов! Процветающая! Независимая!

— Теперь очередь Индии? — спросил Деби-даял.

— Индии, Цейлона, Австралии, — ответил Ямаки. — Но Индии прежде всего, потому что японцы любят Индию, желают ей освобождения. Наши солдаты готовы умереть за это. Мы любим индийский народ.

«Это звучало бы гораздо убедительнее, — подумал Деби, — если бы они не втыкали штык в спину каждому индийцу, который ступит шаг в сторону». Но сейчас был неподходящий момент для того, чтобы обратить внимание Ямаки на тот зверский способ освобождения, который избрали японцы.

— Сейчас у нас в войсках уже служат индийцы. Может быть, и вы хотите служить родине в наших рядах — в Индийской национальной армии. В Индийской национальной армии, — повторил он.

— Сколько индийцев в этой армии?. — спросил Деби.

Ямаки выпрямился и глубоко вздохнул. Комендантское кресло затрещало под нажимом его рук.

— В прошлом месяце в Сингапуре вступили шестьдесят-семьдесят тысяч. Будет еще больше! Вступят пленные, которых мы захватили в Бирме, — солдаты, обученные англичанами. Еще тысяч пятьдесят-шестьдесят. — Он сжал кулак и стукнул по спинке кресла. — Они стали нашими братьями! Солдатами нашей армии, нашей индийской армии. Вы слышали о Босу? Субхаше Босу?