Излучина Ганга - [36]

— Что это значит?

— Они убивали нарочно. Выбирали мусульман и убивали нарочно!

После того как ушел Хафиз, Шафи долго еще неподвижно сидел на своем стуле и отсутствующим взглядом смотрел на совсем закопченную лампу. Он еще не разделся и не погасил лампу, когда вдруг услышал слабый стук в дверь. С кошачьей ловкостью, бесшумно вскочив со стула, он прислушался. Потом отворил дверь.

В темноте за дверью стоял худощавый человек в высоком тюрбане. Сердце Шафи заколотилось, когда он узнал Мансура, старшего инспектора уголовного розыска. На цыпочках Шафи приблизился к нежданному гостю.

— Плохие новости, — прошептал Мансур, — на сегодня назначена операция. Начнут с Клуба Ханумана, остальных возьмут на квартирах.

— Хай-тоба![41] — ужаснулся Шафи. Его прошиб холодный пот, как после приступа малярии. — В котором часу? — спросил он.

— Вечером около семи. Но уже сейчас ведется наблюдение. Тебе лучше уйти из города, на время затаиться.

— Спасибо, — сказал Шафи. — Откуда они пронюхали? Мы были так осторожны.

— Пропавшая взрывчатка. Текчанд нам пожаловался. Разбираться поручили этому болвану Пирсу. Так все и пошло…

Шафи шепотом выругался.

— Пирс как раз расследовал его жалобу у вас, в Дарьябаде, когда сожгли самолет.

Вот ведь чем все кончается. Трусливый, мелочный человек сообщает о пропаже нескольких динамитных шашек, полицейский сержант нападает на след, и все предосторожности, все труды идут прахом. У Шафи дрожали колени.

— И не тащи за собой много народа, — предостерег Мансур. — А то заподозрят, что тебя предупредили. Кто знает, могут добраться и до меня. Те, кто привык заходить в Клуб, должны быть там и когда… когда это произойдет.

— Все будет в порядке, — пообещал Шафи.

Когда он возвратился в комнату, головная боль и тошнота уже прошли. Он больше не чувствовал слабости.

Придется основательно поразмыслить. Надо ведь решать, кого спасти, кем пожертвовать.

Шафи сидел в раздумье над кипой бумаг, оставленных Хафизом. Он брал их одну за другой и читал, всматриваясь в строки, едва различимые при свете коптившей лампы. Он читал до тех самых пор, пока где-то внизу под ним, на базарном дворе, не закричали петухи. Тогда он встал, погасил лампу и вышел на комнаты, даже не оглянувшись.

Только гораздо позже, в переполненном вагоне третьего класса поезда «Синдский почтовый», Шафи попытался обдумать все происшедшее за последние двенадцать часом. Он был вполне удовлетворен тем, что успел предпринять. Предупредил почти всех Борцов Свободы. Остальные были принесены в жертву. Семь человек из числа самых лучших. Нет, даже восемь. Но выхода не было.

И вдруг ему пришло на ум, что все, кто окажется сегодня в Клубе во время налета полиции, — индусы. Ни одного мусульманина не будет среди них. Это совпадение долго еще тревожило Шафи, но даже самому себе он никогда не признался бы, что оно как-то связано с визитом Хафиза или с газетными вырезками, которые тот оставил.

Песня в лодке

«На-джана кидхар адж мери нао чали-ре», — напевала Сундари, вышивая на черном шелковом платке инициалы Деби-даяла.

«Песня в лодке» всегда ободряла ее. «Сегодня я не знаю, куда плывет моя лодка», — пелось в песне. Не знала и Сундари. Мать сказала, что сегодня вечером к ним в дом придет человек, которому обещана ее рука.

«Чали-ре, чали-ре, мери нао чали-ре», — Сундари повторяла припев и представляла себе, как она плывет в лодке по широкой, залитой солнечным светом реке. Течение несет лодку неведомо куда…

Молодого человека, который собирался в тот вечер навестить свою нареченную, звали Гопал Чандидар. Конечно, Сундари слышала о семействе Чандидаров, родители часто упоминали о них. Чандидары входили в число тридцати семи первых фамилий Индии, Гопал приходился племянником магарани[42] Бегвада. Говорили, что он учился в Англии и получил выгодную должность в британской фирме.

С фотографии, которую показала ей мать, на Сундари смотрел кудрявый юноша с приятными, хотя несколько крупными чертами лица и массивным подбородком. Впрочем, последнее, может быть, показалось Сундари, потому что образцом мужской красоты для нее всегда служило тонкое, нервное, словно высеченное резцом скульптора, лицо ее брата.

— Очень родовитая семья, — сказала ей мать. — И влиятельная. У старого магараджи Бегвада, говорят, было не меньше двадцати лакхов[43], когда его сын женился. Его жена — нынешняя магарани. Она из семьи Чандидаров. Само собой ясно, что Гопал получит хорошее наследство, хотя он третий сын. Ты счастливая девушка. Он уже отказался от многих возможностей, от девушек из прекрасных семейств. Даже дочь Ядава была отвергнута.

— Дочь Ядава родилась под знаком Марса, — сказала Сундари, — об этом все знают. Ее отвергли еще несколько семей.

— Кто в наши времена тревожится о гороскопах? — усмехнулась мать. — Надень-ка лучше одно из моих жемчужных ожерелий. А какое сари ты выберешь?

— Не знаю, — ответила Сундари.

Она и вправду не знала, что надеть. Знала только, что ее считают счастливой девушкой. Ей было светло, и весело, и совсем легко, но она никак не могла собраться с мыслями, сосредоточиться. Как хотелось ей поделиться всем этим с кем-нибудь. С кем-нибудь близким. Сундари никогда не казалось странным, что жениха ей выбирают родители. В школе и в колледже девушки часто говорили о браках по любви. Но это был удел самых смелых. Остальных ждал традиционный обряд сватовства, подготовленного родителями.