Изгои - [39]

Оглянувшись, с удивлением и ужасом я заметила, что до суши добралась лишь четверть беженцев. Неужели остальные утонули? От осознания этого холодок прошелся вдоль позвоночника, и потемнело в глазах. Меня затрясло от мысли, что кто-то из моих близких и даже я сама могли не выжить.

Джундуб чихнул, привлекши мое внимание. Укутанный в одеяло, его было почти не видно, кроме больших щенячьих глаз, с беспокойством разглядывающих море.

Сколько таких же малышей погибло в ту ночь? Я вспомнила о воплях напуганных, утопающих в свирепом плеске моря, когда крики детей были самыми звонкими, душераздирающими среди всего этого смертельного безумства.

– Вы видели Хабиба? – Иффа встала на носочки и вытянула шею, пытаясь разглядеть его лицо среди толпы остальных беженцев.

Отец тоже встал, вглядываясь в мельтешащие фигуры.

– Никуда не уходите, – продолжая сверлить взглядом выживших, сказал он.

– Джанан, как ты думаешь, с ним все в порядке?

В воспоминаниях вдруг вспыхнул образ Хабиба, как он пытался удержаться на плаву, и лицо его было белым, а глаза красные и опухшие, будто бы он задыхался. Я не была уверена, видела ли я его таким, или эта кошмарная сценка – лишь проекция моих опасений.

По телу прошла мелкая дрожь.

– Конечно, он же всегда был рядом с нами, – как будто бы издалека услышала я свой голос.

Отец пришел спустя десять минут. Он выглядел задумчивым и даже немного потерянным.

– Ты нашел его? – Иффа снова вскочила, обеспокоенно глядя на папу. – С ним все в порядке?

Отец уставился на нее бездумным взглядом и некоторое время молчал, словно не расслышал вопроса, а потом коротко ответил:

– Да. Да, все хорошо.

Перед глазами опять возник Хабиб, его руки, в агонии бьющие о поверхность моря, точно цепляющиеся за последние секунды жизни.

– Он утонул, – подумала я с хладнокровием и чувством необратимости. – Он утонул на моих глазах, а я забыла это. Как странно.

Сын Хабиба не дождется папы: море заглотило его вместе с мечтами, и он захлебнулся надеждами – губительными для таких неприкаянных и отчаянных как мы.

В центральном порту был оборудован небольшой лагерь. Десяток палаток заполонили весь берег. Мужчины сидели на складных стульях, разглядывая море, и о чем-то спорили. Женщины возились с детьми, вывешивали сушиться одежду на натянутую вдоль забора проволоку. Хор голосов сливался с шумом моря.

Чтобы попасть в Афины, нам нужно было пройти обязательную регистрацию. Очередь казалась бесконечной. Мысли круговоротом сменялись одна за другой, ведя в дебри сознания и унося прочь от скучного ожидания.

– Это хорошо, что сейчас середина декабря! – мужчина впереди нас обернулся с кривой полуулыбкой. – Представляете, каково было людям летом? В эту адскую жарищу! Я слышал, женщины и мужчины падали, будто костяшки домино, друг за другом. Невыносимые условия!

Он отвернулся, затем снова обратился к папе:

– В этом мире больше не осталось сострадания, честное слово! Каждый заботится о своей шкуре. Может, это и правильно. Но наживаться на чужом горе? – беженец покачал головой в неодобрении. – Взять хотя бы лагерь "Заатари". Слышали о нем? Вот я там прожил год. Я слышал, что в тюрьмах бывают условия лучше! Но дело не только в условиях, если бы! Часть еды, что была положена нам бесплатно, забирали какие-то отморозки и продавали нам же втридорога! А какие деньги просят контрабандисты? Нет-нет, так нельзя! Это война… война против сострадания и сочувствия, против всего человеческого!

Папа молчал, а мужчина продолжал говорить, будто с самим собой.

– А вы знаете, как нас называют в Европе? – чуть погодя, спросил он. – Новыми варварами! Нет, вы слышали такое? Они намекают, что мы разрушим их Евросоюз.

Беженец в презрении махнул руками и покачал головой.

– Да как можно разрушить то, что уже разрушено? Гомосексуалисты, проститутки, распущенность, эта их губительная, тотальная свобода – Аллах покарает всех этих неверных, помяните мои слова.

Мужчина плюнул на пол, переступил с ноги на ногу и нервно повел плечами.

– Не нужны мне эти подачки от них! Ничего не нужно!

Папа вдруг заговорил, и я удивилась, услышав его голос:

– И все-таки, ты ешь более-менее сносную еду, потому что они дали тебе деньги. Ты спишь в более-менее сносной кровати, потому что они тебе ее выделили, и ты находишься в безопасности, потому что они тебя приютили.

Беженец молча уставился на папу, покачал головой, будто не веря своим ушам, затем кивнул в задумчивости и отвернулся. Оставшееся время он больше не заговаривал с нами.

Наконец, спустя восемь часов, очередь дошла и до нас. Я зашла первая. Несколько человек стояли около стола, о чем-то переговариваясь. Напротив них было два стула, камера, свет и оборудование для фотографирования. Заметив меня, все замолкли, а после попросили присесть.

Со мной разговаривали вежливо, хоть и равнодушно, точно перед ними был не человек, а очередной предмет на конвейере, который вскоре сменится другим, и так до бесконечности. Прочее я помню смутно. С меня сняли биометрические данные, сфотографировали и завели личное дело. Вопросы сменялись, едва я отвечала. Наверняка, как только я вышла, они забыли обо мне.