Изгои - [37]

Я так и не сдвинулась с места, глядела на беззвездное небо, а в голове в это время не зарождалось ни одной мысли. Иффа села на место и расплакалась. В лодке стало так тихо, что я слышала собственное дыхание и гулкие удары сердца.

Лодка отплывала все дальше и дальше, а в ушах продолжали звенеть всплески уходящих жизней. Теперь на три сердцебиения стало тише.

Хабиб передал Иффе платок, чтобы она вытерла слезы. Его лицо до сих пор было опухшим, но он приходил в норму, и его больше не лихорадило. Хабиб обернулся, будто ожидал увидеть утопленников, и произнес:

– "Мама, а правда, что будет война, и я не успею вырасти?"

Мы встретились с ним взглядом, и он сказал, уже обращаясь ко мне:

– Рождественский. Знаете такого?

– Нет.

Хабиб кивнул, словно иначе и не могло быть. Он помолчал, потом добавил:

– Так хочется счастья своим детям, но зачем же мы обрекаем их на жизнь в этом мире, полном страданий?

До острова Родос оставалось совсем немного, но ночью начался шторм.

Месяц стоял высоко, освещая грузные тучи, плотные, точно дым. Звезды исчезли, будто прогнанные светлячки, остервеневший ветер порывами раскачивал нашу лодку, гнал прочь. Холод пронзал тело, добирался до костей, до самой сути. Море обезумело, словно разозлившись, что мы слишком долго занимали его обитель. Лодку качало все сильнее, вода хлестала о борта. Ледяные капли пропитывали одежду, словно иголками, сильнее пощечины били по лицу. Крики вырывались сами собой, страх сковал тело. А море продолжало бушевать, шипеть, бурлить, стонать. Грозы освещали небо, черное, равнодушное, и гром вдогонку гремел, будто проклиная. А может, это был реквием по нашим душам?

Я никогда не забуду этот всепоглощающий ужас, когда сама Природа решает тебя похоронить. Когда силы на исходе, желудок прилип к позвоночнику, а от жажды и семидневного оцепенения ноет все тело; когда младший брат цепляется за тебя, ища спасение не в боге, а в твоих руках, таких же дрожащих и слабых, как и у него самого; когда его детский крик заглушает твой собственный.

Вы знаете, что такое умереть еще до смерти? Сердце бьется так сильно, что словно бы вырывается из грудной клетки, бьется о легкие, неспособные потреблять кислород. В глазах темнеет, и фейерверком стреляют миллиарды черных точек. Тело становится непослушным, будто тряпичным. Оно и верно, ведь мы – лишь марионетки в руках стихии. Ни нож перед ней не властен, ни слово. И молитвы она не слышит, хотя ты молишься так исступленно, так отчаянно, что душа мечется в теле, но строки, тысячелетиями произносимые, оборачиваются пустым звуком, утопающим среди рыданий, потому что даже Аллах не имеет власти над твоей судьбой.

Волны продолжали биться о борта лодки, и пенящаяся вода, переплескиваясь через края, быстро наполняла дно. Все глубже начало погружаться отяжелевшее судно. Я чувствовала, как ноги обволакивает ледяная вода, поднимаясь все выше, и первым порывом было прыгнуть в море, словно тонущая лодка была не только гробом, но и палачом.

Вскоре оцепенение прошло, и все стали выбрасывать за борт вещи и одеяла, – весь лишний груз, но этого было мало. Беснующаяся стихия не усмирилась жалкими подачками и требовала больше жертв. Наши вещи уплывали прочь, и, наверное, другие люди на другой лодке точно так же, как и мы пару дней назад, увидят их, со скорбью проследят глазами, как чьи-то истории и жизни доживают свой век на бескрайней поверхности моря, и будут надеяться, что это участь обойдет их стороной.

Джундуб так сильно вцепился ногтями мне в руку, что я ощутила острие боли даже сквозь поток адреналина. От истощения и не прекращаемых криков испуганного детского сердца, Джундуб охрип и потерял голос. Весь его страх теперь сосредоточился в глазах, устремленных на меня. Взгляд ребенка, в котором кроме мольбы и самого чистого, тотального ужаса ничего не разглядеть; глаза, полные слез, замерших между черными ресничками, не выплаканных слез, таких же соленых, как и эта бушующая гробница.

Словно погруженная в транс, я запустила пальцы в отросшую шевелюру Джундуба, перебирая кудряшки, слипшиеся от воды, затем нагнулась поцеловать макушку, вдыхая запах молока и карамели.

Лодку закачало из стороны в сторону, и мы повалились, прижатые другими телами. Еще одна волна взмыла и обрушилась на нас, а за ней еще, и мгновение спустя я перевалилась за борт, поглощенная водой. Пузыри, шипя, прошлись вдоль моего тела и выплыли на поверхность, и я, спасенная жилетом, поднялась следом. Судорожный вдох, и меня с головой накрыла новая лавина. Паника прожгла насквозь тело и душу, отупевшее от страха сознание едва понимало происходящее, сосредоточившись на сверкающем в безумии небе, а не на собственном спасении, и только руки, управляемые инстинктами, лихорадочно искали, за что уцепиться.

Кто-то схватил меня за запястья и вытянул из смертельных объятий моря.

Я слышала свое имя, но не находила глаз, которые сковали бы мой взгляд в цепи своего внимания и не отпускали, пока раздирающая до костей паника не отступит, не оставит предательское тело – такое слабое в судьбоносные мгновения.

Наконец, я смогла различить лицо Иффы и брата, в то время, как отец пытался согреть меня. Я так дрожала, что будто бы вырывалась из его объятий. Его ладони казались горячими по сравнению с моим телом, но шквал усиливался, и все попытки папы были тщетными перед ледяным дыханием погоды.