Изгои - [40]

Вечер уже успел завладеть небом. Луны не было видно, и только звезды освещали море. Поднялся ветер, холодный, непостоянный. Он то затихал, то вихрем толкал в спину, путал волосы и забирался под одежду. Тело дрожало от усталости, так хотелось спать, что в глазах потемнело, а звуки стали громкими и отдаленными, будто я проваливалась в сон.

Меня направили в медицинскую комнату, а позже выдали свежую одежду. Я ждала на берегу, пока моя семья пройдет те же процедуры, и глядела на небо, особенно звездное в ту ночь. Пролетело несколько самолетов, светящихся красными огоньками.

Когда регистрация осталась позади, нам выделили палатку. Мы с Иффой забрались под одно одеяло. Все тело ныло и болело, но теперь эта боль казалась приятной. Мышцы постепенно расслабились, сердце замедлило ход, и веки стали тяжелыми, будто их кто-то специально придерживал, не давая разомкнуть глаз.

– Почему ты смеешься? – спросила Иффа сонным голосом.

– Это от усталости, – ответила я, продолжая посмеиваться.

– Мне от усталости хочется расплакаться, а не смеяться.

– Теперь самое страшное позади, Иффа. Плакать уже поздно.

Иффа что-то ответила, но ее голос прозвучал откуда-то издалека, прочие звуки вскоре тоже затихли, и я уснула крепким сном.

Билеты на паром до Афин стоили нам двойную цену. Сотни беженцев толпились в порту, в ожидании отплытия. В воздухе витало чувство предвкушения, словно бы мы все переходили на какой-то новый уровень нашего "путешествия", словно бы в Европе должно было быть меньше страданий, меньше страха и лишений.

Это было совсем не похоже на то почти смиренное ожидание смерти перед отплытием на остров. Паром внушал доверие. Чтобы его разглядеть, нужно было запрокинуть голову, переводя взгляд от носа судна до кормы. Разве такая громадина может потонуть?

Сесть в полусгнившую лодку теперь казалось мне безумной идеей. И как только мы пошли на такое?

Мы стояли на палубе, пока паром медленно плыл, прорезая носом море. Вода пенилась у его бортов. Это железное судно будто подчинило себе стихию, усмирило ее. Не желая поддаваться, поднялось несколько волн, но паром преодолел их, не заметив вовсе.

– Вы тоже приплыли на Родос с Египта? – мужчина, стоявший рядом с папой, внимательно посмотрел на него, склонив голову. – Меня зовут Самир.

Самир был несколько крупнее папы. У него были черные волосы с сильной проседью на висках, глаза маленькие, глядящие исподлобья, но скорее с интересом, чем со злобой.

Забавно, как часто люди ищут общения с незнакомцами, чтобы хоть как-то усмирить свои страхи и забыть об одиночестве.

– Наше судно чуть не потонуло, – голос Самира развеял пелену моих размышлений, и я снова прислушалась к разговору.

– Лодка была слишком тяжелая, – продолжал незнакомец. – Контрабандисты взяли людей больше, чем она могла удержать. Они велели… велели каждой семье, у кого есть дети, выбросить за борт по одному ребенку.

Сердце в одно мгновение подпрыгнуло к горлу и вернулось на место. Я обернулась на Иффу, но она сосредоточенно разглядывала море, рассекаемое железной громадиной, и совсем не обращала внимания на слова мужчины.

– Многие женщины от ужаса упали в обморок. Одна, потеряв сознание, свалилась за борт, и ее никто не стал спасать. Вот что с нами делают попытки сбежать от войны, – Самир замолчал, облизнув губы, и лицо его непропорционально нахмурилось, появились глубокие морщины между бровями. – Я мог спасти эту женщину, но не стал. От страха все органы будто бы заболели одновременно. Стало жарко, но я почувствовал, как побледнел. Я никогда не прощу себя за то, что ничего не сделал. Но, будь у меня шанс все исправить, поступил бы так же.

– А что же с детьми?

Самир посмотрел на папу, словно не понял вопроса, но взгляд его быстро прояснился, губы дрогнули в улыбке, будто в насмешке над собой.

– Один мужчина подрался с контрабандистом, и тот застрелил его. В драке еще несколько человек упало за борт, и море стало их могилой, а смерть этих людей – нашим спасением. Детей не тронули.

Некоторое время Самир молчал, потом заговорил снова, и голос его был полон горечи и даже злобы:

– Я понял, что эти испытания выдерживают сильные женщины и слабые мужчины.

Он посмотрел на меня и Иффу, затем перевел взгляд на отца. Я не видела лица папы, но мне показалось, что он усмехнулся.

– Если ради безопасности детей мне придется стать слабаком, вором и трусом, я стану, – ответил отец. – Что будет с моими детьми, начни я строить из себя героя? Геройство – всегда немного безрассудство. Я не могу себе этого позволить.

Самир улыбнулся, впервые за весь разговор. Он обернулся назад, и я увидела, как на него взглянула женщина с ребенком на руках.

Самир тоже не мог себе позволить быть сильным мужчиной. Может, в этом и была их сила?

Когда мы доплыли до Афин и направились в сторону метро, я обернулась взглянуть на водную гладь. Появилось странное чувство облегчения и тревоги: когда я в следующий раз увижу море с его переменчивым настроением и глубоким, пугающим своей неизведанностью, внутренним миром?

В метро было многолюдно. Я часто ловила на себе внимательные взгляды, от которых становилось не по себе. Когда мы вышли из вагона метро и поднялись на поверхность, затерявшись в толпе, мне стало комфортнее, и я даже замедлила шаг, разглядывая столицу Греции.