Изгои - [42]

– С нами такого не случится, рух Альби, – сказал папа, проследив за моим взглядом.

– Почему они такие жестокие? – Иффа выглянула из-за спины отца, едва взглянув на лужу крови одного из беженцев.

– С нами такого не случится, – повторил отец, глядя на удаляющихся полицейских.

Мы простояли всю ночь под проливным дождем, уставшие и голодные, наблюдая, как кто-то лишается надежды, а кто-то становится ближе к своей мечте. Одежда мокрыми тряпками висела на наших продрогших телах. Джундуб начал кашлять и чихать.

Злость во мне никуда не ушла, она томилась в груди все эти часы, наполняя душу обидой. Я подумала тогда, что, наверное, ненавижу Европу. И от этой ненависти желание вернуться в Сирию стало нестерпимым. Оно душило меня, рвало на части, и хотелось куда-то деться, чтобы только не чувствовать себя загнанной в угол.

– Верните меня домой! – хотелось закричать. – Верните мою жизнь!

Небо начало светлеть, и немного погодя бледные лучи солнца выглянули из-за горизонта. Европейские рассветы казались убогими по сравнению с нашими, сирийскими. У нас солнце даже зимой не скупится на лучи, такие насыщенные, вездесущие.

Я обернулась на плач. Парень возраста Иффы сидел на камне, обхватив голову руками. Он был в розовых кроссовках, в кое-где порванных джинсах и нескольких батниках, мешком висящих на нем, в шапке и разных перчатках. Парень раскачивался взад и вперед, и его рыдания были больше похожи на завывания. Его не пустили. Что же он искал там, чего не нашел здесь? Может, там была его семья? А может, все сокровенные мечты? А может, он – сириец, оставшийся без документов, и пути назад ему больше нет?

Этот парень был не один такой потерянный и затравленный. Все мы оказались на необитаемом острове, где наши страдания никто не видит, а крики не слышит, и смертей так много, что и вправду, они становятся всего лишь статистикой.

Еще немного, и мы будем на той стороне границы, на заветной территории, которая вскоре, так же как и Греция, станет для нас не больше, чем перевалочным пунктом.

Мы предъявили документы, где билетом в Македонию стала наша национальность. Неважны заслуги, человеческие качества, стремления, мечты, планы, добродетель, – лишь только строчка в паспорте.

Как это забавно: ценность твоей жизни зависит от того, где тебя родили. И если умер европейский мальчик – это трагедия, а если арабский – ну что же, такова жизнь?

Первое время мы шли вдоль рельсов, затем – через поля с желтой иссушенной травой. Здесь температура казалась ниже, чем в Греции, хоть мы и недалеко ушли. Нос болел от того, какой непривычно холодный был воздух. Я шла и смотрела себе под ноги, считая шаги. Несколько раз, сбиваясь со счета, начинала заново. Позже я стала молиться. Последнее время я была такой уставшей и измученной, что сразу же засыпала, не прочитав намаз. Мне не хотелось, чтобы Аллах гневался на меня. Словно услышав молитву, из-за туч выглянуло солнце, блеснув выцветшими лучами.

Македония отличалась от всего того, что я когда-либо видела. Небольшие домики с крышами насыщенного коричневого цвета, деревья, высокие, с толстыми стволами и бесконечным количеством маленьких ярко-зеленых и желтых листиков, шелестящих и поющих, едва ветер коснется их. Люди, так разнообразно одетые, казались безмятежными: ничего не тревожило их умы, да и как могло среди такого спокойствия?

Мы должны были добраться до Сербии за три дня, иначе пребывание в стране стало бы незаконным. На вокзале в городе Гевгелия, около границы с Грецией, толпами собрались другие беженцы в ожидании поезда. Многие сидели на перроне, свесив ноги на железнодорожные пути. Вокруг были кучи мусора, разбросанного и по рельсам тоже.

– Извините, а как часто приезжает поезд? – папа окликнул молодого парня с маленькими детскими глазами и с взъерошенными черными кудрями, и если бы не щетина, я бы решила, что ему нет и шестнадцати лет. Улыбка его, широкая и кривая, вызвала во мне воспоминания о Тильмане, отозвавшиеся в груди неровными толчками сердца.

– О, – приветливо отозвался парень, – я не знаю. По-разному бывает. Но борьба здесь ожесточенная! Поезд едет до Белграда, но если у вас нет документов или вы не из "нужных" стран, то лучше выпрыгнуть раньше.

Он встал на одну ногу и перекинул вес вперед, будто хочет прыгнуть на рельсы, и рассмеялся.

– Держитесь меня, и запрыгните в первый же поезд! – парень начал переминаться с ноги на ногу, будто пританцовывал. – А то тут некоторые неповоротливые и по несколько суток ждут поезда, где им будет место. А места нам, как вы знаете, нет. Вы откуда будете?

– Из Сирии, – ответил папа.

– А я из Пакистана. Знаете, нам там тоже несладко, а привилегии вам. Несправедливо! – на мгновение лицо парня посуровело и даже повзрослело, и я задумалась, сколько ему лет, но он сразу же улыбнулся, как бы сглаживая свои слова. – А как вам путешествие по морю на этих разваливающихся лодках?

Лицо папы дрогнуло и потемнело, но парень не заметил этого.

– Наша лодка начала тонуть у острова Кос, – он рассмеялся, словно бы это действительно было забавно. – Я выпрыгнул за борт и сам доплыл, захлебываясь от переполняющих меня эмоций. Я был так счастлив! Здесь столько всего необычного, нового! Верно же? Вот доберусь до Германии, выучусь, женюсь. Будет жизнь!