Изгнание из ада - [8]

Шрифт
Интервал

А потом Виктор появился на свет. Тот человек, врач — врач! ха-ха! — поднял его повыше, прежде перерезав перочинным ножом пуповину (перочинным ножом!), и сказал: кричи! Ребенок должен крикнуть! Но вокруг стоял такой галдеж, ведь все кричали «Австрия свободна!», и тогда врач дал Виктору шлепка, раз и другой, посильнее, тут Виктор закричал, да как! Господи Боже мой! Он был жив-здоров и легкие имел хоть куда, ему бы сейчас курить-то бросить, легкие были богатырские, ах, как же он кричал. Кричал без умолку, средь несусветного гвалта, тысячи людей кричали «Австрия свободна!», и Виктор тоже кричал, без умолку, не переставая, Австрия свободна, а дальше я ничего не помню, вроде бы…

Кстати (это отец), врач этот, мнимый, в белом халате, знаете, кто он был? Мясник. Мясник с Вайрингергассе, что прямо за углом, лавка до сих пор существует.


Начала не существует. Не говоря ни слова, Виктор смотрел на Хильдегунду. Пытался понять, откуда бралась ее над ним власть, до того сильная, что он был готов все ей простить, а это ох как много, куда больше, чем он когда-либо мог простить другим. Почему именно ей он мог простить все?

— Снимаю шляпу! — сказала она. — Никак не ожидала.

— Чего не ожидала?

— Того, что ты сделал. Пусть и с опозданием. Ведь со всей этой историей никогда не разбирались. Но раз уж так случилось, хоть и с огромным опозданием, значит, надо с ней разобраться. Это лишь начало.

— Я так не считаю!

— Ты о чем?

— О том, что разбираться незачем. Наоборот. Надо все забыть.

— Шутишь, что ли? Зачем же ты тогда устроил эту бучу, если хочешь забыть?

— Из мстительности.

— В таком случае ты все равно поступил правильно, хоть и по превратной причине.

— Нет, по хреновой причине я поступил хреново. Вероятно, поэтому даже Фельдштайн ушел.


Кулаком Виктор врезал Фельдштайну прямо в лицо, почувствовал, как хрустнула переносица, как зубы Фельдштайна больно впились в костяшки пальцев, он хотел ударить всего один раз, один-единственный, ведь его так и будут вечно лупить, если он хоть раз не покажет, что способен дать сдачи. Слишком часто ему доставалось, поэтому ответный удар просто необходим. Вот он и вмазал — самому маленькому, беззащитному коротышке Фельдштайну. Вмазал всего один раз, а затем случилось то, что из памяти вытравить невозможно: он увидел, как боль обезображивает, как исказилось лицо униженного, казалось, обесчеловеченный вид того, кому задали страху и нанесли травмы, подтверждал, что его можно и нужно запугивать, травмировать, унижать, пинать ногами, осмеивать, колотить. Внезапно Виктора обуяло желание снова и снова бить кулаком по этой роже, потому что она внушала ему ужас, он хотел истребить ее. И он, слабак, бил не переставая, тузил слабейшего, совершенно обезумев, лупцевал не человека уже, а какую-то тварь, разве человек мог стать таким уродливым, разве мог так мерзко, так примитивно скулить, смотреть так умоляюще, так перекривить все свои черты, это же просто какая-то замызганная вещь, из которой не выбить душу, выколотишь всего-навсего сопли, кровь да дерьмо, надо топтать ее ногами, пока это дерьмо не исчезнет, не пропадет наконец в щелях пола. Оно должно исчезнуть, иначе нельзя, нет ему места на свете, пока есть глаза, которые поневоле на это глядят; руками и ногами Виктор норовил уничтожить его, этого урода, но в конце концов его оттащили, а он продолжал дергаться и вырываться из хватки тех, что держали его.


— Да, я помню, — сказала Хильдегунда. — Сколько нам тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать?

— Шестнадцать.

— Правда? По-моему, ты сломал ему переносицу, во всяком случае, кровь у него из носа хлестала ручьем. Кругом кровища. Странно…

— Странно?

— Я хочу сказать, странно, что из этого раздули прямо-таки грандиозный скандал. В смысле, драки ведь случались то и дело, но именно на сей раз в класс заявился директор…

— На следующий день. Только на следующий день. По всей видимости, родители Фельдштайна…

— Угу, после вызывали родителей, устроили разбирательство, и…

— Я тогда сам как раз узнал, что… — Последнюю фразу Хильдегунда не услышала, Виктор говорил слишком тихо, в общем-то, пожалуй, больше про себя, а Хильдегунда, отведавшая ложку супа, в этот миг вскочила и объявила:

— Холодный! — Она пошла вдоль стола, пробуя суп то из одной тарелки, то из другой, тогда как Виктор в замешательстве наблюдал за нею, и в конце концов театрально воскликнула: — От него же только что шел пар! И уже все остыло! Скажи им, пусть подогреют!

Виктор невольно рассмеялся. Хильдегунда — нет, Хилли! — в своем амплуа.

— Это твоя обязанность! Позаботься, чтобы все подогрели!

— Ладно, ладно! Иди-ка сюда, посиди со мной.

— И что? Помнишь, как продолжилась эта история?

— Какая история?

— С Фельдштайном. Тебя не исключили, Фельдштайн школу не поменял, драки и потасовки случались по-прежнему — только Фельдштайна никто не трогал. Он стал табу. Нойхольд, разумеется, продолжал рассказывать антисемитские анекдоты, но даже он следил, чтобы Фельдштайна поблизости не было.

— Да? Ну, иди сюда, сядь!

— Нет. Знаешь что?

Хильдегунда предложила сесть по-другому. По торцам стола, друг против друга, как в том фильме, где старики супруги всегда сидели на разных концах длиннущего стола и посылали дворецкого друг к другу с сообщениями, потому что разговаривать на таком расстоянии было невозможно… как бишь этот фильм назывался? Виктор названия не помнил и сказал, что его вовсе не тянет общаться с нею через официанта.


Еще от автора Роберт Менассе
Блаженные времена, хрупкий мир

Роберт Менассе (р. 1954) — современный австрийский писатель, лауреат нескольких литературных премий.«Блаженные времена, хрупкий мир» (1991) — трагикомическая история жизни некоего философа Лео Зингера, который свято верит, что призван написать книгу, способную изменить мир. В прошлом году это сочинение Лео Зингера — «Феноменология бездуховности» — действительно увидело свет: только написал его за своего героя сам Роберт Менассе.


Страна без свойств

Роберт Менассе (род. 1954) — известный австрийский прозаик и блестящий эссеист (на русском языке опубликован его роман «Блаженные времена — хрупкий мир») — посвятил свою книгу проблемам политической и культурной истории послевоенной Австрии. Ироничные, а порой эпатирующие суждения автора об «австрийском своеобразии» основаны на точном и проникновенном анализе и позволяют увидеть эту страну в новом, непривычном освещении. Менассе «деконструирует» многие ментальные клише и культурно-политические стереотипы, до сих пор господствующие в общественном и индивидуальном сознании Австрии.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.