Избранные произведения - [8]

Мулат весело кивает. Время уже за полдень, а солнце так и не выглянуло, только холодный ветер раздувает рубахи, шелестит листвой зеленой ветви, вывешенной в знак праздника.

— Чего ржете? — спрашивает старый Бастиан, — чему радуетесь?

— День нынче хорош, папаша! — кричит в ответ Собрал. — Праздник сегодня устроим! Хозяин выставит вина!

— Выставит, как же! Жди, дожидайся! Только бы зубы скалить! Смотрите, как бы не заплакать!

Старик презрительно сплевывает и, как старая мудрая черепаха, уходит медленно прочь. Тут Шаншо, спохватившись, кричит ему вслед:

— Молчи, старик! Не каркай!

О Бастиане шла нехорошая слава, поговаривали, что у него дурной глаз, что он знается с нечистой силой, а потому может, к примеру, разжечь костер без единой спички, может навести порчу — все может…

— Перестань, Шаншо! Как ты разговариваешь со старшим, дубина?!

Парень осекся на полуслове.

Хоть и холодно, а весело. Зе-Жозефа, и Собрал, и подручный его, Пирулито, готовятся к празднику, работы осталось всего ничего, в полчаса управятся. Люди горохом сыплются с лесов, галдя, свистя, перекликаясь. Нет только Шаншо — он обиделся, и старого Бастиана — тот сидит в своем домике, дымит самокруткой, бормочет себе под нос никому не понятные слова. Все сильней, все холодней становится ветер.

Бог знает сколько лет этому обычаю, из какой глубины веков пришел он: когда работа окончена, когда пролит пот и набиты мозоли, надо укрепить на шесте зеленую ветку или просто тряпку, все равно какую, — это возвестит всем, что нынче праздник, что день сегодня короткий. Густая зеленая ветвь, развевающаяся над лесами, обещает: хозяин привезет бочонок вина.

— Честью клянусь, братья! Выплатят жалованье — согреемся!

— С чего ты развеселился, Собрал? Вроде еще трезвый?!

— Умный человек без вина пьян, а ты, и выпив, киснешь.

Пирулито счел за благо промолчать. Заспоришь — можно и в рожу получить, хоть Собрал ему не бог весть какое начальство, а свой брат, работяга. А все же лучше не задираться: «Умный всегда смиряется, а глупый, как индюк, надувается». Но злоба, как ягуар, кусает за сердце: Собрал столько наговорил про бочонок, а где он? Нет его. И потому Пирулито дерзко огрызается:

— Посмотрим, кто прав окажется: плотник или подрядчик. У подрядчика-то в голове поболе, чем у тебя, дурака.

— Заткнись, я сказал! Ты-то и подавно только топором махать умеешь! Придурок! Слыхали: «…в голове поболе…»! Ничего у хозяина нет — одна только власть в руках.

— Ладно-ладно… Вот увидишь, чего нам нацедят в кружку за ради праздничка… Погляди-ка на рожу Сантоса…

А на лице десятника ничего, кроме злобы, написано не было. Показалось даже на миг, что ветер задул еще свирепей. А злился он оттого, что в саду неподалеку уже ставили доски на обрубки деревьев, готовились к пирушке, подрядчик же ему сказал как отрезал, что расчет — только в конторе, кто не явится — вовсе без гроша останется, вина не будет ни капли, прошли те времена, доходу нынче мало, расходов выше головы, заказы сокращаются, так что праздника никакого не будет.

Все загалдели. Боком-боком хотел проскользнуть Сантос мимо работяг, пробормотал им все это и добавил, что он, мол, сам — человек подневольный. Но неугомонный мулат задержал его:

— Ай, сеньор Сантос, что вы такое только говорите? Неужто и вы заодно с хозяином? Ведь вы же наш! Плоть от плоти! Отчего ж вам не выпить с нами глоток вина — один всего-навсего, чтобы дона Барбара духа не учуяла? Извиняюсь, конечно, за свое нахальство, только зачем же вы нас бросаете одних, на произвол судьбы? Не узнаю вас, сеньор Сантос!

И долго еще изгалялся мулат над бедным десятником, а остальные одобрительно подвывали и посмеивались. А потом все стали просить его остаться, а если его ждут, то пусть позвонит по телефону. Однако десятник угрюмо и поспешно пошел прочь, а Собрал философски заметил ему вслед:

— Не спешите, сеньор Сантос, не ровен час — поскользнетесь, упадете, ножку поломаете. Все под богом ходим.

И вот теперь по лицу десятника видно, что рано работяги обрадовались: победа их обернулась поражением. Подрядчик Жил Афонсо не захотел даже и слушать десятника, отказал окончательно, бесповоротно и пригрозил полицию позвать.

— Что я говорил? — бурчит Сантос. — Только время теряем, а хозяин сердится. Надо всем ехать в контору и получать, что заработали. Кто не явится, ничего не получит вообще. Вы что — нашего хозяина не знаете?

И пояснил для самых тупоумных: кому хозяин друг — так уж друг, а кого невзлюбил, тому лучше на свет не родиться.

— Никуда не пойдем! Шагу не ступим! Вина пусть пришлет! Мы работу кончили, дом под крышу подвели. Права такого нету у него!

— Ты бы помолчал, Пирулито. Что ты с утра глотку дерешь? Молод еще. Вы уж не сердитесь на него, сеньор Сантос, ему, видно, голову напекло, — встрял мулат.

— Меня это не касается. Кто поедет?

И, не дожидаясь ответа — осмелел, в кабине-то сидя, — трижды посигналил, а потом крикнул:

— Давай лезь в кузов!

На лицах работяг отразилось раздумье и внутренняя борьба. Каменщик Жасинто ступил на шаг, поскреб в затылке и отправился собирать свои инструменты. За ним двинулся Шикошикоте, его подручный. Дрогнули и остальные. Тогда вперед выскочил как бешеный Пирулито: