Избранные произведения - [7]

— Я тебе покажу разные языки! Что тут происходит? Что это такое, я спрашиваю?! Что за стряпню тут развел этот сукин сын? Он твой подсобник? Какого черта тогда торчит внизу? Сантос!

Десятник уже бегом бежал на зов. Мулат продолжал насмешливо глядеть на белого, пряча усмешку.

— Это клей.

— Столярный клей?

Приятный аромат кипящего кофе витал в воздухе, щекотал ноздри.

— Вот именно. Без клея, сеньор, не та затея.

Но сеньор хозяин этим не удовлетворился и гнев на милость не сменил. Речи Собрала только пуще его взбесили — он повернулся к десятнику.

— Чем вы заняты, Сантос? Не видите, что тут у вас творится?! Только бы лодырничать! Когда кончите работу? Молчите! Ничего не надо объяснять. Работа спешная, так что не жалуйтесь, если придется зубы на полку класть. Расчет сегодня только в конторе!

Тут, извинившись, снова встрял Собрал.

— Не беспокойтесь, сеньор Жил. Нам мало осталось, скоро кончим. И отпразднуем. Правильно я говорю, Зе?

Зе, который тоже спустился с лесов, кивнул курчавой головой в знак согласия. Сеньор Жил оглядел обоих, нехорошо засмеялся:

— Я насквозь тебя вижу! Ничего у тебя не выйдет, сынок. Я ведь вас когда еще предупреждал: за вино больше платить не буду!

В ответ раздался хор протестующих голосов. Подошли новые рабочие, сердитые голоса заглушали смех. Но хозяин не дрогнул: повернулся спиной, выпрямился, выпятил брюшко и ударил в рельс, созывая рабочих. Те, кто еще был на лесах, побежали вниз — а вдруг жалованье заплатят? Хозяин влез на кучу кирпича и сказал:

— Объяснимся, чтобы не было кривотолков. — Он помедлил, подтянул штаны. — Я уже предупредил вашего товарища Собрала, а теперь всем говорю: жалованье за эту неделю — только в конторе. Больше ни на что не рассчитывайте.

Все опять загалдели: так уж повелось — суббота всегда была днем праздника, к нему готовились задолго, пекли и жарили.

— Нельзя, хозяин!

— Суббота есть суббота!

— Дети ждут!

Хозяин ухмыльнулся:

— Дети? Кабак вас ждет, пьяницы несчастные!

Собрал снова решил блеснуть воспитанием:

— Прошу прощения, сеньор Жил! Те, кто платит, те и пьют, едят же те, кому дадут…

— А ну-ка, заткни хайло! — гаркнул хозяин: он вмиг преобразился, забыл о своей солидности, заговорил на языке лиссабонских трущоб. — Сказал — значит, точка. В конторе — и все! Сантос, идем!

Больше объяснять ничего не стал. В сопровождении десятника он пошел прочь. Проходя мимо Риты, попытался было ее облапить, но она сердито фыркнула, а Собрал бросил на него яростный взгляд.

— Смотри, Собрал, — ухмыльнулся он уже из кабины джипа, — не забывайся, помни, кто тебя вытащил из каталажки. Соскучился по нарам? А? Вздумал ревновать? Девица-то беременна, при таком пузе все равно ничего нельзя…

Собрал улыбнулся, хоть далась ему эта улыбка нелегко.

— Всегда можно устроиться, хозяин. Я на первом этаже, Рита на втором, так что не извольте беспокоиться.

Однако его уже никто не слышал. Джип резко рванул с места, словно пытаясь ревом своего мотора заглушить надежду на праздник, которая жила в сердце каждого.

* * *

На гитаре-то играл Зе-Жозефа, а мулат только таскал ее по вечеринкам, славу же они делили поровну. Когда Собрала спрашивали, умеет ли он играть, он отвечал — умеет, только сейчас ему не хочется, настроения, мол, нет.

— Бросьте! Раз уж Зе взял в руки гитару, чего мне срамиться. Гитару пожалейте — она только его признает. Давай-ка, братец, начни-ка вот эту…

И он говорил сущую правду. Пальцы Зе птицами порхали по струнам, и никому не хотелось состязаться с таким мастером. Курчавая голова, похожая на расправившую крылья бабочку, качалась в такт, детская улыбка появлялась на губах, — грустная, детская улыбка, даже если играл гитарист что-нибудь озорное и веселое. А кончалась пирушка только с рассветом, и всегда одним и тем же: гитарист сидел на полу, прижав гриф к щеке, и плакал, и просил неизвестно кого:

— Братья, братья!.. Не обижайте меня, не мучьте… Горько мне… Зовите меня по имени! Жозе Фирмино я! Жозе Фирмино!

Собрал поднимал товарища, прихватывал гитару, и они уходили. Шли они через ночь, рассвету навстречу, и Зе с Островов казался в такие часы ребенком, а Собрал — заботливым отцом, хоть годами и был моложе.

Зе было на что обижаться, было отчего тосковать. Он все никак не мог позабыть Жозефу, имя которой намертво приклеилось к его собственному имени, — поначалу все потешались, а потом, тронутые такой верностью, замолкали. Об этой истории много шло разговоров.

— Ах, бесстыжая! Притворялась, что любит, а сама к белому ушла!

И сеньор Жануарио, лавочник и владелец кофейной плантации, гулял в воскресенье под ручку с мулаткой Жозефой, разряженной и накрашенной, и клялся, что заявит в полицию, если жалкий плотник с Островов снова будет торчать у дома…

— Меня зовут Жозе Фирмино! У меня грех на душе! Я убил! Не зовите меня Зе-Жозефа!

Так кричал плотник, расхрабрившись от выпитого, пьяный и избитый. А верный друг Собрал вел его домой — в пустой, брошенный Жозефой дом… И еще одна радость в жизни была у них — сдать работу подрядчику и в субботу забыть обо всем, выпить вина. Вот как сегодня.

— Ну так как, Недобрал? Что будет, братец? Выставит он бочонок?