Избранные произведения - [42]
Сделай милость для него, для сына… Вот видишь — ожерелье. В твой день я опять приду сюда, стены уже будут покрашены, будет шествие в твою честь, и отдам его тебе. Красивое, правда? И вот еще конвертик, это тоже тебе, в благодарность. Мне совестно, пречистая: у твоих ног лежат такие красивые кольца, из чистого золота, видно, богатые люди обет дали… Но денег у меня хватило только на это ожерелье… Зато я и не приду за ним потихоньку, как некоторые, я даю его тебе навсегда. Я даю тебе все, что у меня есть.
Больше не сердишься? Прости, пречистая, что я родилась на свет, людям не дано заглянуть тебе в душу. Вот и это тоже прими, я сама ее сшила, она почти что ненадеванная, чистая! И подумай сама: весь смысл жизни — в любви. Пойми меня, прости меня. Для тебя душа человеческая — открытая книга, и нет в моей душе зла.
Как хорошо, когда глаза твои смеются.
Теперь я счастлива! Иду! Да пребудет надо мной твой святой покров!
У дверей своей мачехи, доны Шиминьи, стоит Санта, стоит и смотрит, как закатывается солнце за крону мулембейры. Вечер тихий, безветренный. Под широким платьем почти не видно округлившегося живота — только намек какой-то…
Здесь, в Макуту, много еще женщин, у которых один муж на всех.
Перевод А. Богдановского.
Последний оборотень из Макулузу
То, о чем я собираюсь рассказать, произошло давным-давно, в ночь на 11 марта 1938 года в Макулузу, а Макулузу в те времена был нашим муссеком.
Значит, так: жили-были там трое. Женщина по имени Жоана, а по профессии — прачка, дочь ее Катита и отец Кизуза. Жили они в глинобитной мазанке, крытой тростником, и теперь уже очень немногие смогли бы показать то место, где она стояла. Если стать лицом к Макулузу, то хижина эта окажется по правую руку, по левую же увидите заросли колючих акаций, а посередине — довольно-таки порядочное озерцо. В сезон дождей оно наполнялось, в зной — пересыхало. Тут, может быть, кто-нибудь из знающих людей меня поправит и скажет: это уже не Макулузу, а другой муссек — Кинашиши. Что ж, правильно. Да только дело все в том, что в Макулузу прошла вся жизнь этих людей и должали они не кому-нибудь, а отцу нынешнего лавочника Антонио, и определяется, где живет человек, вовсе не тем, где именно стоит его дом. Так что были они из нашего муссека, и в том я готов поклясться.
Значит, жили они да поживали, а потом Жоана умерла. Умерла, оставила дочку Катиту сиротой. Старик совсем одряхлел, почти ослеп, и много чего стали про него поговаривать: кто постарше — с почтением, кто помоложе — со страхом. Звучали тут слова: ворожба, волшба, наговор, сглаз и другие — нам и не выговорить, — но ясно было одно: наводил он страх на всю округу.
И со смертью дочери его, Жоаны, дело было нечисто.
Померла она в одночасье.
То есть хворала-то она долго, говорили, что-то у нее было с печенью, желчь разлилась. И случилось однажды, что исчезла рябая курица-несушка, мать одиннадцати желтеньких цыплят, которые носились по всем окрестным дворам и оплакивали гибель своей защитницы и покровительницы. А к вечеру, оставив бесплодные поиски и утерев слезы, Жоана сказала так:
— Предки мои покойные, укажите мне вора! Тени прадедов моих, найдите мою курицу! Я рыдала, я искала — нету курицы! Я кричала, я просила — сгинула несушка! Что ж, соседи, пеняйте на себя! Я начну ворожбу! На чужом дворе курица не снесет ни одного яйца! А если посадите ее на чужие яйца — цыплята не выведутся, яйца сгниют. А петух, который ее потопчет, вскорости сдохнет. А зерно, что ей дадут, она клевать не станет!
И к вечеру следующего дня соседка Ндреза обнаружила на пороге своего домика сверток, а в нем перо из хвоста рябой курицы, коготь лысого петуха, две старинные медные монетки, целую россыпь дешевеньких стеклянных бус. Фетиш был налицо. А еще через некоторое время нашлась и курица — соседский мальчик Зито обнаружил ее. Но была она уже дохлая — голова застряла между кольями изгороди Ндрезы, все вокруг исцарапано когтями — видно, билась курочка, стараясь высвободиться, да шея не пускала. Всем стало ясно: никто ее не крал, не убивал, просто недоглядели за не в меру любопытной несушкой…
«Напророчила бед, а сама не убереглась» — эти слова тетушки Ндрезы припомнились через неделю, на бдении у тела Жоаны. Тут и раздумывать долго не надо было: конечно, это она, Ндреза, перевела заклятье Жоаны на нее саму.
Покойницу похоронили как полагается, исполнили все обряды, но разговоры о колдовстве и ворожбе не стихали. И в один прекрасный день по муссеку пополз слух: объявился оборотень.
Вначале не верили. Как это так — оборотень? Ну, порчу навести — понятно, дело известное: свести в могилу прижитого на стороне сына своего мужа или еще что в том же роде, — но оборотень? Чтоб человек превращался в зверя и пожирал себе подобного — где это видано?
Однако белый плотник Ребошо, не так давно в лютой бедности отошедший в мир иной, встретил как-то раз оборотня-людоеда. И самое главное — в день этой встречи плотник не был пьян, как обычно, не нес околесицу про дочку-англичанку и ее несметные сокровища. Он прибежал в таверну Америко, вытаращив от страха глаза, и голос у него дрожал, как у ребенка в темноте. Шел он обычной дорогой, как вдруг у самого берега Флоресты из-под деревьев вышел ему навстречу оборотень, протянул руки, и засверкали, длинные острые когти — как у ягуара. И запахло вдруг диким зверем, и заревел он в точности как ягуар. Конечно, никто Ребошо не поверил, хоть он в ту ночь домой идти не решился, а переночевал на полу в таверне, а ведь был настоящий белый.
