Избранные произведения - [37]
— Я — ассимилированная[10]. На весь город вопить не стану. И ругаться, как ты, не умею.
Она пошла прочь своей припрыгивающей птичьей походкой, с вызовом покачивая бедрами; на пороге все-таки не утерпела, оглянулась:
— Стоит мне захотеть, сюда сбежались бы все мои подруги и знакомые. Поняла? Они бы тебе ответили достойно, показали бы тебе, кто ты такая есть и какую жизнь ведешь… Но я — культурная женщина, не то что ты, метиска дерьмовая. Мне тебя жаль.
И только когда раздался хриплый голос старой Нгонго, мешавшей португальскую брань с ругательствами на кимбунду, грозившей и проклинавшей, Санта подхватила свой мешочек и пустилась бежать под свист, вопли и улюлюканье всех окрестных мальчишек.
— Не унывай, дружище! Жизнь наша — что река… — сказал Канини тюремный писарь Перейра, мулат из Амбаки.
Он ничего больше не добавил, но Жулиньо и без того знал, о чем речь.
Он знал, что река начинается с бормотания едва заметного ручейка — вплотную надо подойти, чтобы разглядеть. Потом проходит время, часы складываются в дни, льют дожди, тают снега, прибывает вода, и вот не ручеек, а самая настоящая река течет меж берегов. Она пробирается через тихие низины, через зеленеющие под солнцем рощи, встретив препятствие, разделяется на несколько рукавов — там, зарывшись в ил, спят сомы, — а мимо плавно, как во сне, проплывают тронутые изморозью зеленые берега. Мир, покой, тишина. Только доносится с берега шум — это шумит жизнь, которую охраняет и кормит неспешно текущая река. Нет жизни без реки: она дает воду на поля, в ее сонном лоне живут, производят себе подобных и умирают рыбы и звери. Но приходит час, и река встречает другую реку, чужие воды вламываются в ее торжественный ход, спорят с ним, а потом соединяют жизнь и текут вместе. Наша река чувствует озноб от ледяных вод незнакомых горных потоков и обжигающую свежесть согретой близким солнцем, горячей как огонь реки и, неся тяжесть чужих вод — а как далеко позади остался еле заметный ее исток, — летит все стремительней и радуется своему могучему бегу.
Как похожа наша жизнь на этот бурлящий и клокочущий поток!
Мечты наши похожи на подмытые дождями, рухнувшие в воду баобабы, пляшущие в клочьях пены на стремнине, а деяния наши — на брызги грязной воды: отряхнулся — и забыл. Жизнь мчит вперед отважно и весело, ничего не страшась, не пугаясь своего торопливого хода. Журчат и смеются охлажденные в ледяном озере воды — нет от них вреда и ущерба ни травянистым берегам, ни близлежащим лугам, ни танцующим на их глади пирогам, ни рыбакам, которые, расставляя сети, поют песни, похожие на гимны водным божествам. Крокодилы выбираются на отмели и дремлют в песке, греются на солнце… Но вот внезапно умолкает шум реки, и вылезают на поверхность черные тинистые прибрежные камни. Река прокладывает себе путь на сушу, пытается уклониться, убежать, спрятаться под деревьями, которые шелестят своей листвой. Река борется, бесится, истекает белой кровью пены, отступает и вновь кидается вперед. Поздно — она уже стиснута и зажата, она уже не так безмятежна и спокойна, она бросается туда, где ей не рады, где ее не принимают. В агонии падает она грудью на острые клинки прибрежных камней, бьется, кружится и отступает к скалам, ластится к ним и наконец движется прежним своим путем.
Жизнь человеческая — что река, точней не скажешь.
А бывает и по-другому: все начинается на этих заточенных камнях, там колыбель нашей реки, и она, едва родившись на свет, несется сломя голову навстречу испытаниям и опасностям и не знает, что впереди ее ждет покой и медленное движение под ветром и солнечным светом.
У каждой реки свой час счастливого спокойствия и блаженной лени.
Есть такой час и в каждой жизни.
Но вот река впадает в море, и тогда она уже не помнит пройденного ею пути, не помнит, с кем боролась она по дороге, с кем смешала свои воды. Она вливается в огромное море и становится его частью, но кто-то может ведь и не заметить этой скромной лепты: что с рекой, что без нее — море-то одинаковое.
Реки соединяются, вливаются друг в друга со всеми своими притоками, и если они не помогут друг другу по пути, то им никогда не впасть в огромное море, не дать ему то, что принадлежало им искони и что добыто в дороге, не увеличить эту прекрасную, вовеки не знающую покоя стихию.
Так судьбы отдельных людей составляют мир.
Это истина, и Канини знал, что это истина, но от этого ему было не легче. Ибо человек, как река, привыкает к зеленым рощам, которые его окружают, и хранит в памяти все деревья, все травы, всех зверей, встреченных в пути. И человек тоскует по тому месту, где родился: по тому озерцу, или ручейку, или зазеленевшей мшистой расщелине в скале, где скопилась дождевая вода, — все равно. Мы несем с собой то, что нам кажется нашим, и впадаем в море-мир, а рядом оказываются другие реки, соединившиеся с нашей рекой, чужие воды. Что мы такое? Мы — часть безмерной воды, составленной из нас, из нашего смеха, слез, солнца и из всех остальных, уже от нас неотличимых.
«Я вырос в Макуту. Воды этой реки, радости и печали, горести и надежды здешних людей принадлежат мне», — думал Канини. Все это и ему принадлежало испокон века: жизнь, похожая на стоячую воду маленького озера под старым тамариндом, была отчасти и его жизнью. И вдруг что-то изменилось. Макуту стал чужим — появились запахи, к которым не привыкли его ноздри, родились краски, от которых болели глаза. В жизнь Макуту влились новые жизни. И маленькая речка его судьбы, неспешно катившая свои воды, повстречалась с другими реками, сладкими и солеными, влилась в них, приняла их в себя — и продолжалась жизнь Антонио Жулио, причалившего когда-то к этому зеленому острову под сенью старых деревьев. Да только не он теперь распоряжался течением этих вод. Его ручеек влился в реку Макуту, которая вместе со всеми остальными муссеками впадала в море мира. Появился Амарал, и возникла вражда, слепая, безотчетная зависть. Приехал Шико Зоба — прикидывался другом, а на деле переманивал у него клиентов. Все они только и ждали, чтобы он споткнулся, и строили свои заведения поблизости от его лавок, и желали ему погибели…
Прямо в центре небольшого города растет бесконечный Лес, на который никто не обращает внимания. В Лесу живет загадочная принцесса, которая не умеет читать и считать, но зато умеет быстро бегать, запасать грибы на зиму и останавливать время. Глубоко на дне Океана покоятся гигантские дома из стекла, но знает о них только один одаренный мальчик, навечно запертый в своей комнате честолюбивой матерью. В городском управлении коридоры длиннее любой улицы, и по ним идут занятые люди в костюмах, несущие с собой бессмысленные законы.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).