Избранные произведения - [32]
— Войди в положение, Канзуа! Срочно надо было платить. Закон не я придумал, с законом не шути. Что У тебя взяли? Часы? «Зенит»? Подожди минутку…
Он возвращался, приносил вина, выпивал с посетителем, а потом вытаскивал часы на цепочке, отдавал гостю, и все улаживалось полюбовно, гость еще и благодарил: часы есть часы, а что они другой марки и стоят подешевле, так это неважно…
— Жулик! — говорили босые работяги Амарала, попивая неразбавленное винцо.
— Чего зря наговаривать?! Канини — наш, он тут вырос, мы его с детства знаем, — отвечали им старожилы Макуту: Сантос крепко держал их и вежливым обхождением, и долгами.
И все же приходилось задумываться: клевещи, клевещи — что-нибудь да останется. Кто-то приезжал к Жулиньо по вечерам, и были это, по всей видимости, люди темные, бродяги и воры, и становился он день ото дня все угрюмей, и от всего этого в сердцах соседей появилось сомнение, а потом и недоверие.
Когда пошли дожди, началась история с автомобилем.
Все помнили, как через два месяца после свадьбы пригнал Жулиньо старенький «форд» и как Зека Пальарес возился с ним, отлаживая, смазывая, копаясь в моторе, подтягивая рессоры.
— На помойке нашел или новые друзья подарили? — издевался Амарал с приятелями.
И опять загадка: на этой машине Жулиньо не ездил в столицу за товаром. А куда же он ездил? Спрашивали Вину, а она отвечала, что муж ездит в леса Дембоса, в Кибалу, может, и в Кисаму. Отправлялся он неизменно на рассвете, затемно. Что возил? Неизвестно. Возвращался всегда неожиданно — машина в грязи по крышу, а сам как всегда — чистенький, без пятнышка. Вылезал, улыбаясь, целовал жену. Зеваки видели, как из машины доставали то мешок кукурузной муки, то гроздь бананов, то пакет угля, то козленка со спутанными ногами. Зря злословил Амарал: никакой контрабанды, все для дома, для стола, даже не на продажу, а так, друзей угостить. После его возвращения и вправду устраивался обед, угощали вареной козлятиной или жарким, и рассаживались под старым тамариндом, шумно шелестевшим листвой, старый Мбаши, теща Пасиенсия, посаженая мать невесты Нгалаша, Анакелето и кое-кто еще из старых друзей.
— Мы пионеры Макуту, мы его основатели! — говорил Канини, наполняя стаканы белым вином, обнимая сидевшую рядом с ним Вину. На лице его было прежнее выражение довольства собой и всеми вокруг.
Автомобиль уезжал и возвращался, управляющий ходил по домам, отбирал вещи в залог. Его ненавидели все сильней, говорили, это он испортил Жулиньо, он да старая Нгонго, которая думает только о барышах, копит деньги для дочери и для будущего внука.
В таких разговорах люди отводили душу, потому что всех сердила бывшая торговка Нгонго, которая теперь не позволяла называть себя иначе как дона Пасиенсия:
— Меня зовут ’Сиенсия, запомните раз и навсегда! ’Сиенсия, и никак иначе! Я — теща Канини!
Наступила зима, пошли дожди. Сломалась машина. Вот и кончились путешествия Жулио, думали люди. Наконец пришла весна, а за нею и лето. Канини сел в поезд и куда-то уехал — надолго, на несколько недель. Потом вернулся, и еще месяц прошел в недоверчивом и подозрительном спокойствии. Канини перестал показываться даже в лавке, целый день просиживал взаперти, в своей конторе. Вина стояла за прилавком; живот ее был уже очень заметен, покупатели добродушно ухмылялись. Канини никуда больше не ездил, канули в прошлое праздники по случаю его возвращения. Старый Мбаши, обидевшись, даже сказал как-то раз:
— Что это с ним творится?! Порчу на него навели, что ли? Иначе не объяснишь…
Тут же разнесся слух, что Канини сглазили, околдовали, вытряхнули из него душу, и стал он как живая кукла — что ему скажут, то он и сделает. Дона Пасиенсия, услышав об этих толках, хотела даже послать за знахарем, чтобы снять порчу. Жулиньо, хоть усы у него уже были крепко тронуты сединой, рассмеялся, как мальчишка, когда узнал об этом.
— Успеется, мама! Вот погуляем у Матеуса на свадьбе…
А арестовали Жулиньо как раз после свадьбы Матеуса. У Жулиньо родился сын, он больше не отлучался из дому надолго, старенький «форд» стоял на приколе под деревом, на нем ездили теперь только по воскресеньям в Барру или в Байшу — поблизости, — все шло как прежде, и старый Мбаши, позабыв свою Библию, вздохнул с облегчением:
— Выходит, я был прав. Его сглазили, а потом вылечили… Должно быть, недешево обошлось…
Но то ли судьба повернулась спиной, то ли навели порчу, то ли погубил хозяина зеленомысец-управляющий, но так или иначе оказался Жулиньо в тюрьме.
…Он смотрел в забранное решеткой окно на тюремный двор, на обедающих под навесом полицейских. Потом засмеялся, подошел к маленькому зеркалу на стене, поправил узел галстука, оглядел свой праздничный костюм. Много морщин появилось на лбу, вокруг глаз, усы стали совсем белые, волосы, блестевшие от бриллиантина, сильно поредели — это в тридцать четыре года! Он вдруг почувствовал себя старым, безмерно усталым, почувствовал, что попал в капкан. Вокруг талии у него была привязана тесемка с кошелечками, а в кошелечках — волшебный порошок. Он поддернул брюки.
Шарик катался у него во рту от щеки к щеке. Жулиньо стал всматриваться в свое отражение — не оттопыривается ли щека? Нет, ничего не заметно. Он попробовал произнести несколько слов: все в порядке, шарик не мешал говорить. Он поправил пиджак, сел, снова встал. Задумался. С улицы донесся шум мотора. Хлопнула дверь. Офицер из следственного отдела шел через двор, остановился поболтать с полицейскими, чему-то засмеялся, вошел в здание тюрьмы. Лента с кошелечками впилась в поясницу Жулио.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).