Нет, он, конечно, не ткнул пальцем, попробовал бы он пальцем ткнуть, но указал всем телом и особенно полосками на тельняшке.
— Он? — шёпотом удивился капитан. — Не может быть!
— Разит, сэр, — развёл руками боцман. — Запах! Ромовый перегар!
— Капитан! — снова встрял Кацман. — Ей-богу, ей-богу, не тяните! Видите, как он нахохлился? Заклюёт, задерёт, поверьте! Гляньте, какие когти.
— Погодите, Кацман, — раздражился капитан, — пока что не до него, вы что, не видите? Я делом занят. А тот пускай пока посидит, какого ещё хрена?
— Сэр, — настаивал лоцман, — поверьте…
— Я занят! — членораздельно сказал капитан. — Приходите позже.
В сильном раздражении капитан прошёлся по палубе, вдруг остановился против меня.
— Дыхни.
— Извините, сэр, — сказал я, слегка отодвигаясь. — Дыхнуть мне несложно, но думается, что лоцман прав. Этот чёрный с крыльями дыхнуть нам может скоро и не позволить, надо бы принять меры некоторой безопасности…
Демон мрачно молчал, только подрагивали его веки. Вдруг он приподнял крылья, полузакрыл полнебесной сферы, расправил, протряс и снова сложил на спине.
Размах его внушительного пера, кажется, подействовал на капитана. Он слегка пригнул голову, но тут же выпрямился и сказал, подойдя ко мне вплотную:
— С лоцманом пили?
И тут Демон взревел, заклекотал, его страшные когти с такой силой вонзились в скалу, что камни затрещали и посыпались вниз лавиной. Он снова махнул крыльями, из-под которых вылетели громы и молнии и вонзились в мрачные воды океана. Грубые бараны волн белели в кромешной тьме под крыльями страшного тирана, они рокотали, рокотали и — ураганный порыв потряс вдруг весь фрегат и сам остров Демонкратию. Перекрывая гром бури, капитан кричал:
— Вдвоём! Без меня!
— Уерррр! — зарычал Демон, открывая наконец страшные ночные очи. — Ыеррр!
Он захлопал очами быстро-быстро-быстро, сбивая со зрачков молочную пелену, и заквохтал вдруг, как тетерев, приглядываясь к нам и нашему фрегату: хто-хто-хто-хто-хто?
— Авр! — ахнул он, начиная соображать. — Авр Ыор-гиевич! А это — Уеррр-Ыеррр!
В ужасе схватился он крыльями за лоб, потёр его — не бердит ли? — махнул ими и вранулся[18] прямо с места в поднебесье.
— Уерр-Ыеррр! — орал он, улетая. — Авр! Авр! Уеррр-Ыеррр!
Море утихло.
— Улетел, — сказал старпом. — Что будем делать, капитан? Дело в названии острова. Демона больше нет, только Кратия осталась.
— Ну и пусть себе. Пусть так и будет: ОСТРОВ КРАТИИ. А если кто захочет изменить название, пусть тащит на скалу, чего хочет.
Как выяснилось позже, сэр Суер-Выер оказался прав. Наверх на скалу всякое таскали, но всё это никак не удерживась, скатывалось в океан, по которому «Лавр Георгиевич» и продолжал своё беспримерное плаванье.
КУСОК ПОРОСЯТИНЫ
С самого начала остров Кратий вызывал во мне неприязнь. Слишком уж он был натуральным, подлинным и довольно широкораспространённым.
И этот постыдный Демон, сидящий на скале, и Кратия, которая валялась вокруг, всё это почему-то причиняло мне жгучий стыд, подавленность, озабоченность неведомо чем.
Да и ром, который мы вправду выпили с лоцманом в минуту душевной невзгоды, забыв на секунду собственную гордость, не добавлял радости и счастья, и я, в конечном счёте, впал в глубочайший сплин.
— Остров проехали, — успокаивал я груду своих мыслей. — Ром тоже давно позади. Но успокоение не приходило. Мысли шевелились, как куча червей, насаженных на навозный крючок.
Впившись пальцами в надбровные свои дуги, я сидел в каюте, раскачиваясь на стуле, осознавал гулбину[19] своего падения. Да, со мной и раньше бывало так: идёшь, идёшь над пропастью, вдрюг — бах! — рюмка ромы — и в обрыв. И летишь, летишь…
Стыд сосал и душил меня,
жёг,
грыз,
терзал,
глушил,
истязал,
пожирал,
давил,
пил
и сплёвывал.
Зашёл Суер.
— Сорвался, значит, — печально сказал он. — Бывает. Ты на меня тоже не сердись. Голова кругом: Демон, Кацман орёт, Чугайло с бутылкой… я и накричал… нервы тоже…
Зашёл и Кацман:
— Да ничего особенного! Ну выпили бутылку! Чего тут стыдиться? Из капитанских запасов? Ну и что? Отдадим! Ты же помнишь, капитан в этот момент траву косил, которая вокруг бизани выросла, мы и решили не отвлекать! А стюард Мак-Кингсли? Он-то из каких запасов пьёт? Чем мы хуже?
Лоцман был прав, но я всё равно не мог жить. Не хотелось пить и путешествовать. Стыд был во мне, надо мной и передо мной. Каким же он был? Большой и рыхлый,
он был похож на кусок розовой поросятины,
на куриную кожу в пупырышках,
на вялое,
мокрое,
блеклое
вафельное полотенце.
Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлёстанный берёзовый веник, и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда… противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда…
Сссссссссс…… чёрт побери!
Тттпттпт…… чёрт побери!
Ыыыыыыыыыы… хренотень чёртова! Дддддддддддддддддд… бля… дддд… бля… ддд…
Зашёл и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.
— Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, — сказал боцман. — Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?
— Да что вы, боцман, — махнул я рукой, — не надо, я не сержусь.
