Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [226]

Я уже закончил составление документов и перечитывал их, когда все машины на фабрике внезапно прекратили работу. Было без пяти двенадцать, вот-вот начнут передачу важного сообщения. Убрав документы в ящик, я вышел в коридор. Сбежал вниз по лестнице и неожиданно для самого себя повернул к запасному выходу, который вел во внутренний двор. Репродуктор установлен в столовой. Через несколько минут он возвестит о каком-то чрезвычайно важном и, возможно, страшном событии. Обычно страшное притягивает. Но на этот раз оно меня отталкивало. Стоя во дворе, я слышал дробный стук ботинок в коридоре: все спешили в столовую.

Когда я заглянул в окно канцелярии, оказалось, что там ни души. Может быть, все-таки пойти в столовую? Нет, не пойду! Я зашел через черный ход на кухню. На плите стоял большой чайник. Пар приподнимал крышку, и вода лилась на плиту. Из этого чайника обычно берут кипяток те, кто приносит с собой завтрак. Но сейчас о нем забыли: все собрались у репродуктора.

Передача уже началась, но до меня доносились лишь приглушенные обрывки фраз. Я не старался вникнуть в их смысл и ходил взад и вперед вдоль канала, изредка останавливаясь. Берега и плоское дно канала были облицованы камнем. Канал был неглубок. От протекавшей по нему кристально чистой воды веяло необычайной свежестью.

Просто удивительно, почему я до сих пор не замечал такое чудо! И совсем рядом!

Неожиданно я увидел, что вверх по течению быстро плывут молодые угри. Их было великое множество.

— Плывите, плывите! Доберитесь до свежей воды, — напутствовал я их.

А они все плыли и плыли — и не было им числа. Откуда они? Из низовий хиросимских рек? Любопытно, где они были шестого августа, когда на Хиросиму сбросили бомбу? Я наклонился еще ниже над водой, разглядывая их спины. Угри были вполне здоровые, одинакового серого цвета — одни чуть посветлее, другие более темные.

Я вернулся к запасному выходу. Навстречу мне вышел один из сотрудников.

— Ну, что там сказали? — спросил я у него.

Он обернулся, поглядел на меня невидящим взглядом и, не произнеся ни слова, побежал к кухне. И по тому, с какой силой он сжимал в руке шапку, и по его напряженному, замкнутому лицу я сразу почувствовал, что произошло нечто необычайное.

Я направился по коридору к столовой. Мимо меня проходили служащие. Я никогда не видел их такими мрачными. Какая-то работница плакала, закрываясь шапкой с козырьком. За ней следовала целая группа ее товарок. Одна из них, положив руку на плечо плачущей, тихо повторяла:

— Ну что ты хнычешь, глупая? Ведь теперь никаких бомбардировок больше не будет...

И у меня тоже на глаза навернулись слезы. Я подошел к. умывальнику у входа в столовую и стал мыть руки. Закончив накрывать столы, пожилая официантка сказала мне с вежливым поклоном:

— Ах, господин Сидзума, что же это такое? Я простая старая женщина, но и мне так обидно, так обидно...

Она не плакала. И я тоже взял себя в руки. Честно говоря, пролившиеся у меня слезы отнюдь не были слезами верноподданного, огорченного тем, что произошло такого-то числа такого-то месяца. Вспомнилось раннее детство. Частенько, когда я играл около дома, меня изводил здоровенный деревенский парень — полуидиот по имени Ёити. Я терпеливо сносил его приставания и никогда при нем не показывал своей обиды. Лишь убежав домой и приникнув к теплой материнской груди, я давал волю слезам. До сих пор помню солоноватый вкус материнского молока, к которому примешивались слезы: то были слезы облегчения. Не такие ли слезы пролил я и сегодня?..

В столовой вместе с директором собралось человек двадцать — в большинстве своем пожилые служащие. Все сидели молча и неподвижно, словно каменные будды; никто даже не притрагивался к еде. Молодая официантка с полотенцем в руке стояла возле короткой занавески у входа на кухню, с таким видом, будто ее только что жестоко разругали.

— Господин директор, — сказал я, усаживаясь напротив своего начальника. — Я все сделал, что надо... Стало быть, капитуляция?..

— Похоже, да, — с неожиданной прямотой и решимостью подтвердил он. — Только что по радио говорил император. Наш репродуктор плохо работает. Кто-то из наших пробовал его наладить, но стало только хуже. Многое из выступления императора даже нельзя было разобрать. Но ясно, что объявлена капитуляция...

На ячменной каше с отрубями в наших чашах образовалась твердая корочка. Чаши и отваренные в соевом соусе сиофуки были густо облеплены мухами, и никто не делал попытки их согнать.

— Не расстраивайтесь, друзья. И ешьте, не пропадать же обеду, — попробовал подбодрить нас директор с вымученной улыбкой. — Эй, девушка, принеси-ка нам соленые сливы. Каждому по три штуки. Смотри не ошибись. Завтра, может быть, наша фабрика будет захвачена вражеской армией. Тогда уже меня навряд ли кто-нибудь послушается.

Ответом было молчание. Директор взял в руку палочку для еды, и я тоже приготовился к еде.

Каждому принесли по три соленые сливы. По примеру директора я положил их сверху на кашу, налил туда чаю, как следует перемешал все палочками и принялся за обед. Подливая себе чай, я вдруг обнаружил, что на дне чаши лежит лишь одна слива. Куда же подевались остальные? Вроде бы я не успел их съесть, ведь косточек нигде не видно. Неужели я незаметно проглотил такие крупные сливы вместе с кашей? Я потрогал рукой горло, но ничего не нащупал...