Избранное - [6]
И еще совет. Открывая «Избранное», читателю лучше не спешить за сюжетом, а присматриваться к деталям. Как раз в них — поэзия. «Случай на промысле» — а равно и другие произведения — потерял бы немалую долю художественной прелести, не будь в нем рассказано точно, без приблизительности, с головой выдающей ученика и несвойственной мастеру, что герой «на промысле» продвигался медленно, не более трех километров в час; что «бродни» его, сшитые из невыделанной, просмоленной кожи, отсырели; что с наступлением темноты ему важно было там очутиться, где нашелся бы сухой плавник для костра, яма или уступ берега, подходящие для укрытия от дождя и ветра; что, боясь потерять уйму времени на дневной привал, герой запасся сухарями и консервной жестянкой; что от ржаных крошек першило в горле, а пить приходилось маленькими глотками — вода была ледяная…
Само собой, «Таиску», «Ярцевские далекие дни», «За лосем», «Огненную воду», повести нельзя принимать как бухгалтерский отчет, в котором написанное до последней копейки должно соответствовать тому, что случилось с автором или с егерем Никитой, последним мелкотравчатым… Документальная проза не сводится к документу, гетевский закон «поэзии и правды» остается в силе.
Когда соотносишь Енисей и курско-воронежские, тверские места, Вологду и Байкал Олега Волкова с Енисеем Виктора Астафьева, Вологдой Василия Белова, Алтаем Сергея Залыгина, «дальней станцией» курянина Евгения Носова, Матерой Валентина Распутина, не можешь не сознавать, конечно, что образ России Олега Волкова романтичней, в известном смысле старомодней, чем злободневно-реалистическая и тоже публицистичная, накаленная проза распутинского «Пожара» и астафьевского «Печального детектива». У Олега Васильевича Волкова и другого петербуржца Дмитрия Сергеевича Лихачева «архаровцев» тоже сколько угодно, но они выглядят и ведут себя иначе, чем в распутинском «Пожаре».
Это и понятно — сколько лет, сколько зим отличают современника Толстого и Чехова от нынешних его собратьев по перу, годных в сыновья и внуки, а кое-кто из ранних — уже в правнуки.
У петербуржцев и вологжанина, красноярца, иркутянина своя география, свои биографии, но чаянья и тревоги о будущем, полагаю, у них у всех общие. И теорема жизни — схожая: «Дано… Требуется доказать». Олег Волков доказал.
М. Кораллов
ПОВЕСТИ
В ТИХОМ КРАЮ
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
М. Ю. Лермонтов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
НА МИРНЫХ НАШИХ ПАЖИТЯХ
— Саша, а Сашок, с чего бы это я так располнела?
Не получив ответа, Авдотья Семеновна, еще так недавно, всего три года назад, бывшая для всех Дуней, телятницей Дуней, босиком бегавшей по навозу коровника, добавила, уже как бы про себя, по-всегдашнему растягивая слова:
— Чудно! Платье к троице шила, а уже в грудях жмет — мочи нет. Кнопки сами отскакивают…
Стоя перед зеркалом, она снисходительно усмехнулась, провела обеими руками по полной груди, посмотрела на свои мягкие, покатые плечи, слегка пожала ими: «В самом деле, с чего бы» так?..» Подобрала выбившуюся над ухом прядь тонких темно-каштановых волос и, встав боком к зеркалу, продолжала рассматривать себя в нем. В ленивой грации неторопливых движений, небрежно заколотой прическе угадывалось спокойствие женщины, знающей счастливые баюкающие дни. Стекло отражало влажный блеск чуть прищуренных глаз.
Александр Александрович стоял у рояля, неудобно о него облокотившись, и читал клавир, одновременно проигрывая одной рукой отдельные музыкальные фразы. Он взял несколько беглых арпеджий, перевернул страницу, выпрямился. Нервным, суетливым движением провел по слегка седеющим волосам, подстриженным коротким ежиком, и насмешливо заговорил:
— Могу дать исчерпывающее объяснение, виконтесса. Как мне известно, у вас по восходящей линии со стороны родителя и родительницы, сколько ни поднимайся, бабки и прабабки поголовно занимались почтенными делами вроде мытья полов, стирки, молотьбы, вымешивали пудовые квашни, рожали с серпом в руках… Всего этого с избытком досталось бы и на вашу долю, не предназначь вам лукавая судьба сделаться моей супругой… И теперь у вас вместо лошадиной работы — совершенная праздность, двенадцать часов сна в сутки, послеобеденная сиеста, чаи с пирогами, dolce far niente…[2] Как тут не округлиться? Добро бы напрягались нервы и шевелились мозги, а то и тут — полная спячка: единственное занятие гадать на червонного короля! Барыней в один тур не сделаешься, маркграфиня, — на это уходит два-три поколения вполне праздных и благополучных людей. Берегитесь: жирок задушить может, рекомендую принять меры — например, завести любовника, а еще лучше рожать, плодиться!
— Шутник ты, Саша, — добродушно протянула Авдотья Семеновна, обычно пропускавшая мимо ушей витиеватые тирады мужа.
Несмотря на язвительность тона и насмешливо сощуренные глаза, чувствовалось, что этот выпад Александра Александровича лишь поза. В нем всякую минуту сквозило беспокойство слабого и растерянного человека, знающего, что поступает не так, как надо, но неспособного изменить поведения.
