Избранное - [5]

Если собрать воедино все написанное за эти годы о Байкале, получатся тома. И в первый раздел первого тома войдет статья Олега Волкова «Туман над Байкалом». Она памятна всем, кто в середине 60-х читал «Литгазету». Сотрутся впечатления от рецензий в периодике, от ярких речей, произнесенных Олегом Волковым в Союзе писателей, на бессчетных уже заседаниях Общества по охране памятников и других обществ, комиссий и комитетов, непременным и активнейшим членом которых является Олег Васильевич, но титул «Волков-Байкальский», титул заслуженный, заработанный в поте лица, завоеванный — в анналах нашей публицистики останется.

Не хочется признавать, но ведь сбылось все, что предсказано: целлюлозно-кордовые заводы неминуемо загрязнят озеро; превращение лесов Прибайкалья в сырьевую базу приведет к оголению гор, изменению гидрологического режима… Ведомственность дала пышные всходы: энергетики гнут свое, лесо«хозяйственники» — свое. Очистные сооружения, обошедшиеся в великие миллионы, не стоят и ломаного гроша; омуль не выдерживает химических отходов, да и как ему, несчастному, выдержать — «условно чистые стоки» растворяют стальные трубы. Уничтожается десятая часть водных ресурсов Сибири, сороковая — мировых запасов. И это тогда, когда на планете все больше регионов, где пресная вода в три, в четыре раза дороже нефти. И это еще не все. От заводских выбросов в атмосферу тайга вокруг засыхает на тысячи квадратных километров, оскудевает пушное богатство… Что толковать…

Славное море, священный Байкал!

Да, все в ответе.

* * *

Особенно важны, интересны «Заметки-воспоминания» о Льве Толстом. Олег Волков рассказывает в них, как в юные годы его возили летом в Новосильский уезд Тульский губернии, и там, на старой водяной мельнице, состоялось первое знакомство его с Татьяной Львовной, с внучкой Льва Николаевича Таней Сухотиной… Знакомство, продолженное через шестьдесят, через семьдесят лет с Татьяной Альбертини, «ставшей живым звеном между ушедшим миром Льва Николаевича и нами».

В «Заметках-воспоминаниях» полстранички посвящены «Хаджи-Мурату» — повести, в которой, пишет Олег Волков, нет строки назидательной, но она вызывает целый ряд мыслей «о долге и назначении человека, о высоте подвига «за други своя», о любви к отчизне и нравственных достоинствах» — пояснять ли, что эти слова неслучайны в устах мемуариста?

Так же неслучайны, как «Quercus robur»[1] — отклик на столетие смерти Тургенева, жанрово никак Олегом Волковым не помеченный. Отклик литературоведческий «по оснастке», научный и вместе с тем писательский, лиричный и очень личный. Как раз Тургенев, тысячью нитей связанный с жизнью России, независимо от того, где находился — в Баден-Бадене или Париже, — является давней и едва ли не самой прочной привязанностью Волкова среди классиков «золотого века» русской литературы.

Разгадывать ли здесь, сколько мыслей и чувств вызывали у писателя поездки в Спасское-Лутовиново, красавец-дуб, стоящий в сотне шагов от бывшего родового гнезда Тургенева и посаженный им самим?

«Сменялись поколения, рушились — говоря высоким слогом — царства, настал век междоусобиц и нашествий, поисков новых путей устройства общества, вокруг Спасского-Лутовинова бушевала война, и в его парке рвались снаряды, а дуб уцелел».

Так начинается отклик на столетнюю годовщину. И раздумьями под сенью тургеневского дуба, под кроной его завершается:

«…ни одного отсыхающего, мертвого сука, нет поредевшей, вялой листвы. Сквозь ее темную толщу не увидишь и клочка еще светлого неба. Плотной корой, как непроницаемым панцирем, одет ствол в два обхвата — от дуба исходит великая сила природы, преодолевающая годы…

Дуб еще разрастется, шире раскинет искривленные тяжелые суки…»

* * *

Что ж, остается самая малость: критику — поставить точку, а читателю — открыть «Избранное».

Имея анкетные данные и почти столь же краткие, но пока достаточные сведения о вкусах и убеждениях побродившего по свету автора, читатель, конечно, и сам поймет, отчего повесть, написанная в 70-х, названа «В конце тропы», а другая — «В тихом краю»; сам прочувствует, как хорош рассказ «Старики Высотины», сколько в нем сердечности, доброты, знания жизни, проведенной Алексеем Прокофьевичем и Ариной Григорьевной на берегу Енисея. Не нужно быть охотником и знатоком Тургенева, чтобы услышать в одном из последних рассказов гимн любимцам-пойнтерам, глубоко родственный классике прошлого века. Но не стилизованный под классику, а выстраданный, пережитой. Они — собаки, псы, сучье племя — были истинными друзьями, которые ни разу не обманули, не предали.

Почему-то верится, что проницательный читатель не потребует справки с печатью, имел ли место в действительности «Случай на промысле». У меня, например, никаких сомнений: был! До того он зрим, достоверен, что стоит пренебречь не одной лишь иерархией жанров (сначала опубликованы повести, затем идут рассказы), но вместе с ней хронологией, определяющей в «Избранном» расположение материала (сначала — ранние вещи, за ними — более поздние). По нашему разумению, «Случай на промысле» — эпиграф ко всему, что написано Олегом Волковым.