— В четверть второго она будет дома. В два мы будем здесь.
— Прекрасно. Я жду вас.
Я застегнул пиджак.
— Можно идти?
— Идите.
Он протянул руку.
Я пожал ему руку, а он заглянул мне в глаза. На его губах блуждала невеселая извиняющаяся улыбка, точно он просил у меня прощения.
— Вы понимаете, — сказал он, — все погибло, надо все начинать сызнова.
Я совсем близко видел его лицо, — самое обыкновенное, ничем не примечательное лицо человека семейного, инженера, занимающего хороший пост, но измученного частыми штурмами по ночам. Ему было не больше сорока, но глаза у него уже потускнели, в уголках появились гусиные лапки, глубокая продольная морщина прорезала лоб. Он совсем не был похож на подпольщика. Также, вероятно, как и я. В конце концов это было даже хорошо, — легче законспирироваться.
— Ну, желаю вам удачи! — Он подтолкнул меня. — Я буду здесь, на этом месте, а если что-нибудь помешает, то тут же за забором, в овражке. А пока я чего-нибудь поем. И побриться надо. — Он потер рукой щетину на щеках и криво улыбнулся. — Не конспиративно, знаете…
— Так я ухожу, — сказал я.
Инженер ничего не ответил мне, и я ушел.
Около павильона я оглянулся. Инженер стоял, все еще поглощенный одной, всеобъемлющей мыслью.
Я повернул налево, мимо домиков Павловского предместья и направился к обрыву за Госпромом.
Ничего не поделаешь, — все погибло, надо все начинать сызнова.
Ольга уже ждала меня. Дверь ее квартиры распахнулась, как только я ступил на площадку. Ольга стояла за дверью и смотрела в скважину. Она выбежала мне навстречу, взяла меня за руку и ввела в переднюю. Глаза ее с тревогой устремились на меня.
— Милый! Наконец-то ты пришел! Я так волновалась. Все благополучно? Тебя никто не задержал?
Она положила мне голову на грудь, потерлась о мое плечо, ее пышные золотистые волосы щекотали мне лицо.
— Пойдем скорее! Ты голоден. Детей нет, все в порядке. — Она вздохнула. — Как это противно, — сказала она, — я должна прятаться с тобой от детей. Но ведь они маленькие, они могут проговориться, и от них надо прятаться.
Мы вошли в комнату. Стол был накрыт чистой скатертью. На столе стояла миска с пшенной кашей и тарелочка с яблоками. Посреди стола, в банке из-под консервов, клонились две розы, красная и белая.
— Что с тобой? — обеспокоилась Ольга. — Ты встревожен. Что случилось? Ты встретился?
— Встретился.
Ольга смотрела на меня с тревогой.
— Ты что-то скрываешь. — Но она тотчас опомнилась. — Прости, я не имею права спрашивать. — Она быстрым шагом направилась к столу. — Садись. Ты голоден. Я тебя покормлю.
Тогда я сказал:
— Ольга, нам нельзя мешкать. Позавтракай поскорее.
Я посмотрел на часы.
— А ты?
— И я. Мне не очень хочется есть.
— Надо поесть! — Ольга стала хлопотать у стола. — Тебе сейчас же надо идти?
— Мы пойдем вместе.
Ольга оставила чашки и посмотрела на меня.
— И мне надо идти? Что это ты так пристально на меня смотришь? Ты сам не свой!
— Ничего! — сказал я небрежно. — Просто я тороплюсь. Нам надо встретиться с руководителем нашей группы.
— Руководитель хочет поговорить со мной? — взволнованно прошептала Ольга и заглянула мне в глаза. — Вы доверяете мне? Как я счастлива…
И вот мы шли с Ольгой той же дорогой, что и год назад, когда бежали из осажденного города. Только тогда мы шли на восток, а теперь на запад. На восток нам не привелось уйти вместе. Но на запад нам надо идти вместе.
— Помнишь? — спросила Ольга.
— Помню…
Мы миновали гастроном, где взяли тогда на дорогу головку сыра и немного рафинада. Витрины гастронома теперь были выломаны, и в них въезжали машины: большой магазин был превращен в гараж. А вот и парикмахерская. Парикмахер лежал тогда на пороге и плакал, прижавшись лицом к сырому тротуару. Парикмахерская была на месте и работала. Но я не заглянул внутрь и ускорил шаги, — мне было бы неприятно, если бы я увидел этого парикмахера, склонившегося с ножницами над головой гитлеровца, которого он только что подстриг под «бокс».
Мы пересекли Сумскую и свернули на Индустриальную. Все время мы шли в молчании.
— О чем ты думаешь? — спросила Ольга.
— Так…
— Ты думаешь о чем-то нехорошем.
— Да, — признался я.
Ольга не стала расспрашивать и молча продолжала идти.
— А ты о чем думаешь?
— Я тоже думаю о нехорошем.
— О чем именно?
— Я думаю о том, что вот ты сейчас думаешь, как быть: доверять мне или не доверять?
Ольга остановилась и посмотрела на меня. Неизбывной мукой светились ее глаза — как тогда, в первую минуту свидания, когда она заподозрила меня в измене. Кончиками пальцев она робко коснулась лацкана моего пиджака, — точно хотела приласкаться, — и тотчас в испуге отшатнулась.
— Между нами этого не должно быть! Мы должны говорить друг другу все, как оно есть. Все обо всем! — Она опять сурово поглядела на меня. — Даже если это жестокая правда. Даже если от этой правды между нами вырастет стена. Верно? Ведь и цель у нас одна: борьба. Больше для нас сейчас ничего не существует.
— Понимаешь, Ольга, — решительно сказал я, — случилось нечто самое страшное, непоправимое. Я виделся с Инженером, это помощник командира, и он сообщил мне…
— Говори, говори, — прошептала Ольга, когда я остановился.
