Ольга со вздохом шагнула к нему.
— Я прошу доверять мне, — сказала она, — и принять меня в вашу группу. Я свято буду выполнять все ваши поручения. Мне тяжело было здесь, но я выдержала…
Инженер стал на колени, спрятал лицо в складках платья Ольги, и его опущенные плечи сотряслись от короткого беззвучного рыдания.
Ольга погладила его поникшую голову, потом взяла его руку и поцеловала.
— Не надо, — прошептала Ольга, — потом я вам все расскажу. А теперь мы будем вместе. Против фашистов. Слышите, отец?
3
Детей Ольга отвела ночевать к соседям, и в квартире царила тишина.
— Сегодня ты наконец выспишься, — сказала Ольга. — Дети придут в девять часов.
Она вышла в переднюю, заперла дверь на ключ и звякнула цепочкой. Потом она прошла на кухню, и я слышал, как она возится с ванночками, корытами и лоханками у дверцы в чуланчик. Она баррикадировала Иду на ночь.
Я лежал на постели Ольги, заложив руки под голову, и все мое тело ныло в сладкой истоме. Впервые за много дней я вытянулся на постели. В голове у меня шумело, целительный сон уже подкрадывался ко мне, — вот-вот обнимет он меня и поглотит вдруг, как катастрофа.
Ольга вошла.
— Я погашу свет?
— Гаси.
Ольга погасила коптилку.
— Помнишь, — сказал я, — у тебя был халатик с золотыми жар-птицами?
Ольга улыбнулась.
— Красивый халатик, мягкий и такой уютный.
— Где он?
— Я променяла его на крупу для детей.
Ольга подошла к окну.
— Ты не будешь возражать, если я открою окно?
— Открой.
Ольга сняла маскировку. Светлый, перекрещенный четырехугольник вошел в темноту и стал. За окном была лунная ночь, на фоне перекрещенного четырехугольника четко вырисовывался силуэт Ольги. Ольга задержалась у окна, втягивая в себя сырость осенней ночи.
— Хорошая ночь, — печально сказала она и вздохнула.
У меня от тоски тоже защемило сердце. Но сон непобедимо смыкал мне глаза.
Сон начинался с волнующего предощущения, потом сладко немели ноги, поднимаясь все выше, это сладкое чувство онемения разливалось медленно по всему телу до головы, но голова погружалась в сон мгновенно, — сон обрушивался на сознание пестрым до физической боли калейдоскопом ярких образов, обрывков всего пережитого сегодня, вчера, позавчера, когда-то давно. Я сильно вздрогнул и очнулся, как от удара.
Ольга стояла передо мной — ее силуэт синел в лунном сиянии: я заснул, не закрывая глаз.
— Ты уже спишь?
— Нет.
Ольга присела на край постели. Лунный свет струился мимо нас, на стенку.
Тихо было на улице за растворенным окном, тихо было в комнате. Я слышал только, как стучит мое сердце. И сон пропал. Удивительная свежесть и бодрость разлились вдруг по моему телу.
Я поднялся и сел.
Ольга предупредила мое движение.
— Спи, милый, спи! Я буду тихо сидеть, а ты спи.
— Нет, мне не хочется спать. Да и поговорить нам надо.
— Тебе душно?
— Я хочу посидеть немного у окна.
Я встал с постели, взял стул и поставил его у окна. Ольга взяла другой и поставила рядом. Мы сели тесно, рядышком, упершись коленями в стенку под оконным косяком. Мы облокотились на подоконник и положили головы на скрещенные пальцы.
Залитый мертвым сиянием высоко поднявшейся луны, город лежал перед нами тихий и притаившийся, ненастоящий и жуткий. Ближние дома — между нами и лунным пологом — казались совсем черными, дальние, залитые лунным сиянием, словно утратили контуры. Словно какая-то тайна крылась в каждом из этих домов, пряталась в каждой длинной тени, падавшей от деревьев.
Он лежал перед нами тихий, омраченный и настороженный, наш родной город. Он лежал перед нами, он был наш, родной, но его еще надо было освободить от захватчика. Он был пленен.
— Как ты думаешь, он уже там? — спросила вдруг Ольга.
— Кто?
— Отец.
— Ах, Инженер! Если его кто-нибудь подвез, то он уже в Туманцах.
— Он не скажет Марине, Варваре и Василине о катастрофе? Как бы это не испугало их…
— Видишь ли, — сказал я, — тут и говорить нечего: они уже знают все лучше нас. Окружение группы, уничтожение партизан в лесу не могли остаться тайной для села. Но Инженер скажет, что погибла только часть группы.
— Это будет верно, — согласилась Ольга.
Боль пережитой утраты холодом пронизала меня. Камень лежал у меня на сердце. Неужели это правда, что они погибли? Я знал, что так оно и есть, но не мог себе это представить. Если сам не присутствуешь при последних минутах, если сам не увидишь умершего, нет полного ощущения смерти, и оно может не прийти никогда: умерший остается в памяти живым, только отсутствующим.
Я думал свою тяжкую думу и вдруг увидел, что Ольга заглядывает мне в глаза.
— Нет, Ольга, я не сплю.
Я положил руку на пушистые волосы Ольги. Они были нежные и теплые. Ольга повела головой и прижалась лбом к моей руке. Лоб у нее был холодный, как стекло.
— Может, и нам скоро придется погибать? — сказал я.
Ольга отшатнулась.
— Не смей говорить мне такие вещи! — сердито сказала она. — Мы с тобой будем жить долго, долго. Двести миллионов восемьсот тридцать пять тысяч четыреста сорок семь лет! — Она засмеялась. — Пока не надоест. А нам — не надоест!
— Разве так уж важно, чтобы мы с тобой долго жили?
Ольга хмыкнула, как шаловливый ребенок, и потерлась лбом о мою ладонь.
