Избранное. Том второй - [20]

- Не поджигай, Митрий.

- Для тебя же стараюсь, мазурик! Мне единого зёрнышка не надо, – обливая угол амбара керосином, бормотал Митя. – Надо, чтобы снизу горело... Сверху заметят скоро...

Огонь взялся сразу и разошёлся по керосиновому пятну.

- Лучше бы замок сломать.

- Услышат. Народишко почуткой! Давай отойдём подальше. А как стена падёт – и нагрузимся...

Крадучись, они спустились по яру к реке, от которой кто-то поднимался навстречу.

- Ложись! – велел Митя, оттягивая приятеля к тальнику.

- Митрий. Ты? – окликнул встречный, и они узнали по голосу Евтропия. Пробурчав под нос ругательства, Евтропий медленно зашагал дальше, поскрипывая коромыслом...

От складов пахнуло дымком. «Уж не горит ли?!» – увидав огонь, подбежал к амбару, выплеснул на него воду.

Но пламя уже охватило весь низ одной стены и через углы переметнулось на другую.

- Афанасея! – позвал Евтропий. – Запрягай пожарную! Горит!..

Выбежав на улицу, закричал: «Пожа-ааар!».

Тотчас засветились окна у деда Семёна.

А двумя минутами позже старик ковылял к каланче.

Евтропий поливал водой из пожарного рукава. Афанасея управлялась с насосом.

Горело только снаружи, но пламя плотно обступило всё строение. Кто-то длинный, нескладный вскочил с ломом на крышу и стал выворачивать зацветшие огнём доски. Расщеплённые, они падали вниз, плескали огненными брызгами.

- Наверх! Все наверх! – поставив в помощь Афанасее Ямина, гнал мужиков Евтропий. – Наверх, мать вашу... – подняв шланг, полоснул из него в толпу.

Тут же, среди снующих с вёдрами воды, орудующих баграми и ломами людей суетился Панфилов, подбегая то к одному, то к другому.

- Наказанье господне! – бубнил он, дымясь чёрной лопатой бороды. – Бог-то, он всё видит: и правых, и виноватых!

Без нужды высадив раму в конюховке (там не горело), незаметно подбросил огня, но тут же содрогнулся от ядрёного тумака Агнеи.

- Ишь, что вытворяет! Люди тушат, а он головёшки подбрасывает! Растерзать тебя мало, антихрист!

- Не губи, Агнюша! – взмолился старик. – Бес попутал. – На них сыпались искры. Тлел дублёный полушубок Панфила.

- Всё подсиживаешь! – прижав старика к стене, Агнея тыкала в его бороду головёшку.

- Не губи! Христом-богом молю! – всхлипывая, упрашивал Ворон, он знал, что если этот случай дойдёт до сельсовета, добра не видать. – Отпусти, касатка! Дай помереть спокойно!

- Уматывай! – поддав ему коленкой, велела Агнея. Времени на разговоры не было. Да и злости на жалкого не хватало.

Пламя на пристройках задавили. Амбар кое-где ещё рыжел огнём, который нещадно добивал Евтропий.

Скоро всё затихло.

- Как хоть загорелось-то? – оттирая закопчённое лицо, допытывалась Афанасея.

- Подожгли, вот и загорелось, – нервно вздрагивая, проворчал Евтропий. Ему казалось, что те, кого он встретил у яра, не случайно побежали от него. Одного – Митю – он опознал.

- А может, шальная искра попала? – предположил Дугин.

- Искры снизу разве падают?

- Всё могло быть, – с меньшей уверенностью проговорил Дугин. – Ты нынче баню топила, Агнея?

- Топила.

- Ну вот, от вас и загорелась, должно. Сам пожарник, а до того распалишь, что всю деревню готова сжечь... Попала одна искра, другая – и пошло чесать...

Над селом ещё гудел пожарный колокол, висевший на каланче.

- Разохотился дед Семён! – засмеялся Евтропий. Разговор о пожаре на том и кончился.

А колокол по-прежнему призывно звенел над Заярьем.

Для каждого случая у старика имелся особый звон.

В праздники весело наяривал «Камаринскую», рекрутам выводил «Соловья-пташечку», на пожар звал тревожно и торопливо: «Хватит дрыхнуть, хватит спать!», о похоронах возвещал скорбно и торжественно. И хоть нечасто говаривал колокол, а руку деда Семёна узнавали сразу.

- Потушили уж! – закричал Евтропий, влезая на каланчу по ветхим ступеням. – Отдыхай, хватит звонить!

- Не мешай! – отмахнулся старик, и снова звон поплыл по деревне.

Он падал на крыши домов, через окна проникал в задубевшие людские души, а люди гадали: отчего им не по себе?

Звуки тоньше мыслей, острее слов.

И хоть шли они не от мудреца, не от пророка, а от медного колпака, в котором яростно, неуёмно бесновался строптивый, непослушный язык, а достигали скорее, задевали больнее.

Вот, видно, за этот кощунственный вызвон и заслали в Тобольск, на каторгу, угличского его собрата...

И старик звонил без устали. Безжалостно разгоняя человечью сонливость. Шапчонка сбилась на затылок, седой пух на голове мотался гоголем, в щуплой старческой груди колоколом же стучало изношенное сердце.

- Будет тебе, Семён Саввич! Не тревожь людей! – отнимая у ослабевшего старика верёвку, укоризненно сказал Евтропий. – Они и так покой потеряли...

С крыши амбара чёрный, как головня, спустился Сазонов. Обожжённой до пузырей рукой хватанул горсть снегу и приник губами, окрашивая его кровью.

- Эк устарался! – сочувственно сказала Агнея. – Одни себя не жалеют, другие...

Она оглянулась: Ворон исчез.

- У тебя сало гусиное есть? Нет? Ну, айда ко мне, – оглядывая ожаленного огнём Сазонова, предложил Ямин.

- Всё обличье испортил, – отмачивая дома ставшее безбровым, всё в кровоподтёках и пузырях лицо председателя, говорил он. Привыкнув к послушанию огня, он поражался его непокорству. – Вон чего огонь сотворил с человеком! – вдоволь насмотревшись, усмехнулся. – Бабу тебе надо. Оказия вышла – и поухаживать некому.