Избранное. Том второй - [171]

- Не пойдёт он к вам в бригаду, – сказал Димка.

- Что, работёнка не по губе?

- У него идея... – начал было Димка, но рассказывать про идею цыгана стало неловко. Человек решил привезти с Севера гору пустой посуды, которую, как он слышал, там не принимают. Привезти, сдать и получить денежки.

- Идея... – уминая кашу, ворчал Валера. – Мы все тут идейные. Не за одни рубли вкалываем.

Обед ещё не кончился, а по рации уже допытывались, когда будет сдана буровая.

- Вовремя, – коротко отозвался Андрей Андреевич и вышел из вагончика.

«Дддаааа...» – прогудел поезд, ненадолго показавшийся из леса. Показался, вильнув последним вагоном, и скрылся, а следом неспешно шагали по тайге высоковольтные мачты, точно грушевые деревья, с которых опали листья, но не успели опасть плоды. Берега реки раздвинулись, но проходящим судам было тесно, и они предупреждали друг друга: «Берегись!». Стонали провода, пели трубы, проброшенные к Самотлору, Уренгою, Медвежьему, скрежетали под колёсами рельсы, устало горбилась от танкеров и рефрижераторов река, чернела тайга от ревущих факелов. Вениамин Петрович и Димка всё это видели, слышали и старались запечатлеть. Один – кистью, другой – фотоаппаратом.

Рычание машин, надсадное дыхание реки, вопль падающего под топором леса, укоризненные вздохи земли – вот следы человека.

Голоса везде, голоса... Боюсь я многих земных звуков. Они всегда что-то сулят: вдруг после жавороночьей трели раздастся взрыв. И там, где только что стоял детский садик, похожий на теремок, образуется воронка...

- Рейган-то с ума сошёл, что ли? – читая газету, бормотал старый художник. – Считает возможной ядерную войну...

Бессонница

Стариков, как известно, донимает бессонница. Томятся они, перебирают жизнь, как семечки, охают, ахают, судят себя за былую опрометчивость, вспоминая плохое и хорошее. Хорошего, думается им, было всего лишь несколько вспышек, и оно гасло, точно на ветру спички. Но мудрые старики в этом случае заблуждаются. Всё, что испытали они, было прекрасно, неразрывно и цельно. Длинная, подчас трудная, но всегда великолепная жизнь – тоже всего лишь вспышка в непрерывном потоке времени.

Впрочем, художника и Веру Сергеевну подобные вопросы не занимали. И бессонница их посетила не оттого, что солнце в этих краях уж не заходило, светя круглые сутки. Комары и мошки тоже трудились без отдыха. Над рекою вились ласточки. А на старой-престарой сосне сидел ворон и вытягивал из глубин памяти какое-то смутное воспоминание, но, едва ухватившись за него, ронял и начинал всё сначала. Сердясь на свою забывчивость, он каркал, хлопал крыльями, потом засыпал. И снился ворону медленный тягучий сон, в котором никто бы не разобрался. И сам он не в силах был что-либо понять в том сне. Всё вокруг, расчленённое на цветные волокна, текло и тонко звенело. И в этом звоне, в этом бесконечном течении, взявшись за руки, брели два улыбающихся старика. Ни пути у них, ни цели, бредут и бредут, изредка перебрасываясь тихими и для ворона малозначащими словами. Волокна обтекают их со всех сторон, расступаются. И ворон сердито каркает: «Крра... непорядок! Сумбурр!». Чудаку непонятно, что как раз сегодня для этих двоих наконец установился настоящий порядок: они наконец обрели друг друга. Будто расстались не на полвека – на полчаса, ещё не успели остынуть от рукопожатий ладони, и вот снова – ладонь в ладонь. Правда, за минувшее время они стали чуть-чуть морщинистей, шаг сделался короче, слабее дыхание. Но старики этого не замечали. А ворон, засыпая, видел окружающее через полусомкнутые веки, и потому оно струилось волокнами. Или он время само видел?

Шаги стариков затихли. Ворон каркнул ещё раз, снова встревожив свою память, но необоримый сон смежил веки, и он, прижав покрепче крылья к бокам, надолго заснул.

Старики уселись на берегу, и то, что ворону казалось волокнами – жизнь, без берегов и без русла, – текло мимо. Где-то кричали суда, лениво выплёскивал таймень, снова погружаясь на дно, чтобы подремать и сонному не попасть в сеть браконьеру, уже раскинувшему на песках свои снасти.

Браконьер был Валера, и рядом с ним, ломая в зевоте скулы, сидел Димка, то и дело роняя на днище лодки настроенный для съёмок фотоаппарат.

- Мух ловишь, корреспондент! – вынимая из ячеи стерлядку, посмеивался Валера. В мелких кудряшках его запуталось солнце. Радужно переливалась рыбная чешуя. Димка клевал носом. – Самое время меня для потомства запечатлеть. – Валера потянул парнишку за облупленный нос.

- Или для рыбоохраны, – проворчал Димка и, наведя объектив, щёлкнул.

- Снимок-то выйдет?

- Спрашиваешь.

- Ну ладно, на ушицу поймали. Да и на пирог, пожалуй, хватит.

Валера смотал сетку, завёл оба мотора, висевшие на корме, и, тревожа светлую утреннюю тишину, рванул к берегу. Там его ждала Тася.

- С уловом или без улова? – спросила она.

- Без улова не примешь?

- Куда вас денешь!

- Вот женщина, Димка! Всем женщинам женщина, – вскинув жену на руки, ликовал Валера. – Женись только на такой, если такая когда-нибудь уродится.

- Ещё в сто раз лучше уродится, – проворчал Димка, падая на дно лодки. – Храпану часок.