Избранное. Том второй - [170]

- Пойдём к папке, – предложила девочка. – Он у меня вышечник. Он выше всех потому что...

- Не вышечник, а вышкарь, – поправил Андрей. – Я тоже вышкарём буду. Как папка.

«Корреспондент»

Бинокль, фотоаппарат, «Грюндиг» – со всем этим оборудованием Димка выступал во главе процессии. Если уж идти на буровую, считал он, то непременно во всеоружии. И вот бинокль и фотоаппарат с разных сторон бьют его по рёбрам. Магнитофон оттягивает руку.

- Корреспондент? – хмуро спросил его смуглый, с раскосыми глазами мужчина, на котором с криками «Папка! Папка!» повисли маленькие.

- Что-то в этом роде, – пробубнил Димка.

- Ну что ж, фотографируй.

- Становитесь в кучку.

«Вот кого бы нарисовать, – глядя на могучую, вздыбленную буровую, думал художник. – Такие ребята!»

- Станем, что ли, орлы? – спросил бригадир. Лицо его было сурово, с хмурцой, а раскосые глаза тепло искрились. – Командуй, корреспондент!

Димка расставил бригаду, как ему хотелось, сюда же пристроились Файка-Зойка.

«Ведь он мог быть моим сыном! – любуясь ребятишками и их красивым статным отцом, вздыхал художник. – А они – моими внуками!»

- А ты, чавело! – приглашали Тимофея монтажники.

- Рожа в объектив не войдёт.

- Давай, давай! Корреспондент дело туго знает.

Петровичу всё больше нравился медлительный рослый бригадир: глаза чёрные, отцовские, с косым хантыйским разрезом. Рисунок губ, носа, тёмно-русые вьющиеся волосы, чистый высокий лоб, глубокий голос – всё это от Веры Сергеевны. «Мой он был бы... мой!»

- А вы, отец, что же? – улыбнулся художнику бригадир.

«Отец!» – слово было простое, нежаркое, а душа от него плавилась. Художник рванулся к бригадиру, чтобы обнять его, как сына, сердцем услыхать другое сердце, но невероятным усилием сдержал свой порыв.

- Эй, корреспондент, ты скоро? – торопили монтажники. – Перекур кончается.

- Тут что-то заело... перевести не могу, – краснея, пыхтел Димка. В фотоделе он был абсолютный профан. «Подумаешь, техника, – рассуждал, когда брал фотоаппарат с собой, – в пути освою».

- Дай-ка сюда твою технику! – бригадир ссадил своих ребятишек, взял у Димки фотоаппарат. Настроив его, щёлкнул пару раз и передал «корреспонденту». – В своё время в фотокружке занимался, – пояснил он смущённому Димке.

«Вот и скажи, что он работяга!» – художник проникался к бригадиру огромным и нежным, похожим на отцовское, чувством. А может, просто любил его, как всех настоящих и честных людей. За них и с ними четыре года тянул нелёгкую солдатскую лямку. За этого парня тянул, за его прелестных детишек.

Став рядом с товарищами, Андрей подмигнул «корреспонденту»: мол, всё понятно, но я тебя не выдам.

После того как снят был очередной, и последний, кадр, он скомандовал:

- По коням!

Бригада тотчас растеклась. Все надели жёлтые каски.

«Каски-то почти солдатские», – отметил опять Вениамин Петрович, почему-то решив, что в те далёкие военные годы он был, верно, точь-в-точь похож на Андрея. Он, конечно же, ошибался: похожих людей на земле нет, если даже они близнецы, как, например, Файка с Зойкой. Всегда они различны то характером, то судьбой, то какими-то на первый взгляд не очень броскими приметами.

- Ну что, поплывём? – спросил цыган.

Художник, зачарованно следивший за вышкомонтажниками, покачал головой:

- Я задержусь, Тима. Порисовать захотелось.

- Как знаете. Пошли, мелкота!

Файка-Зойка двинулись следом. Димка остался.

Фарватером проскочил «Летучий голландец», в котором плыла со своей промысловой бригадой Анфиса Ивановна. Она что-то прокричала. Тимофей не расслышал. «Ишь летает! Катер, видите ли, купила! – с неприязнью подумал цыган. – А я пароход куплю... или самоходную баржу. Мне это раз плюнуть».

Голоса

Петрович жадно, неутомимо рисовал. Димка щёлкал фотоаппаратом, наконец уразумев, как это делается, записывал голоса монтажников, тратя кассеты с поп и рок-музыкой, с записями «АББЫ», «Чингисхана» и других популярных ансамблей.

- Мура это всё! – отмахивался он, когда Валера, кудрявый, как баран, монтажник, упрекнул его в том, что он по глупости размагничивает уникальные номера.

Услыхав Тимофеев голос, возмутился, отнял кассету и протянул Димке полусотенную:

- Держи, чучело! Эту запись беру себе.

- Бери. А деньги зачем?

- Ты знаешь, почём сейчас эмигранты?

- Ннет. Я вообще никаких эмигрантов не знаю.

- А этого, который пел, тоже нет знаешь? – наступал Валера.

- Этого знаю, – Димка походя записал Тимофея, и вот теперь ему ни за что платили полсотни рублей. Получалось некрасиво. – Это Тима, который плыл со мной.

- Не морочь голову! – проворчал Валера. – А подголоски откуда? Ну, женские голоса... Не понял, что ли?

- Что тут понимать? – огрызнулся Димка, которому надоели приставания Валеры. – Ты видел их: Файка с Зойкой.

- Ну да, – не поверил Валера. – Те замухрышки?

- Те самые, – подтвердил Петрович.

- Слышь, Андрей? Троица-то какая!

Это ведь ты считаешь, что только эмигранты петь умеют... Тима поёт получше какого-нибудь Яна Рубашкина, – задумчиво отозвался Андрей.

- Жалко, что уплыли. А то бы концертик спроворили, – пожалел Валера, попав впросак. – Ну-ка, жёнушка, плесни добавки, – сказал он миловидной поварихе. – Нам бы в бригаду этого парня заполучить.