Избранное. Том второй - [5]

Встречные прохожие, и мужчины и женщины, радушно здоровались с ними и жадно расспрашивали, будет ли конец беде. Димитр отделывался уклончивыми ответами, а Гочо лишь внимательно слушал и помалкивал. Они остановились на шоссе возле постоялого двора Ставраки. Шоссе рассекало село пополам и было забито подводами, путниками, отрядами регулярных турецких войск и башибузуков.

В корчме при постоялом дворе остановились проезжие турецкие офицеры. Дядя Гого суетился около них, накрывая на стол. Он разослал всю свою челядь по зажиточным домам, чтобы забрать заказанные с утра слоеные пироги, вареных кур и фрукты. Из корчмы вышел Тахчиев, облаченный в новые шаровары и новую безрукавку. Старый учитель некогда учился при монастыре и был единственным ученым человеком в селе. Трое юношей, которые закончили городское училище, учительствовали в соседних деревнях и с начала войны не показывались в родном селе, чтобы не попадаться на глаза турецким властям. Тахчиев прекрасно говорил по-турецки, неплохо читал и писал и поэтому пользовался уважением и среди турок во всей округе. Увидев братьев, он обрадовался. Когда-то они были у него самыми примерными и сильными учениками.

— Что нового в Чирпане? — спросил он, испытующе глядя на них.

— Все в порядке, — неопределенно ответил Димитр.

— А что слышно с гор? — понизив голос, спросил Тахчиев.

— Ничего не слышно.

— Говорят, турки крепко напирают? — любопытствовал учитель.

— Напирают.

— А через Чирпан много войск проходит?

— Много.

— И мимо нас много проходит, — уныло заметил учитель, многозначительно нахмурив седые лохматые брови. — И боеприпасов много везут.

— На чем же везут? — небрежно спросил Димитр.

— На подводах, но больше всего на паровиках.

— На паровиках? — удивился Димитр.

— Больше всего на паровиках, — подтвердил учитель. — Я вчера ходил в Хаджиелес — станция забита солдатней. — Закусив губу и опустив голову, он сказал: — Большая сила оказалась у турок.

— У России сил еще больше! — сухо заметил Димитр.

Учитель, словно очнувшись от тяжелого сна, с благодарностью взглянул на своего ученика и развел руками.

— Дай-то боже.

Ему очень хотелось поговорить по душам со своими бывшими учениками, услышать долгожданные вести от знающих людей, которым можно верить. Но в такое время не разговоришься, особенно на улице, под носом у турецких властей. Турецкие заправилы стали особенно грубыми, подозрительными и просто выискивали поводы, чтобы расправиться с болгарами. Простые болгары считали себя по вере и крови близкими с московцами, и турки всегда их ненавидели. Теперь же, когда шла война, такие болгары стали бельмом на глазу для турецких богатеев. Вот какие мысли обуревали старого учителя и, пока он колебался, пригласить братьев в гости или не стоит, они, наскоро попрощавшись, пошли дальше…

Весь день Димитр размышлял над словами старого учителя. Значит, солдат перевозят на паровиках… и боевые припасы тоже. Но если никто не в силах остановить тысячи деревянных повозок, которые скрипят по шоссе и дорогам к Стара-Планине, потому что даже и опрокинь одну, две или десяток, толку от этого будет мало, то совсем другое дело — остановить или повредить целый поезд.

Лет пять тому назад, будучи еще подмастерьем, но уже членом революционного комитета, Димитр вместе с товарищами долго ломал голову над тем, как спасти Апостола, то есть Васила Левского. Революционному комитету в Чирпане сообщили, что Левского отвезут в Эдирне или в Стамбул по железной дороге. Нельзя ли как-нибудь остановить поезд, — паровик, как называли его в народе, — возле Чирпана, похитить и спасти Левского? Тогда решили остановить поезд под Хаджиелесом и вырвать Левского из лап турок. В небольшой вооруженный отряд, на который была возложена эта благородная миссия, входил и Димитр. Он осмотрел все окрестности, долго следил за движением поездов и доложил обо всем, что видел и узнал. Димитр ничуть не сомневался, что Апостола удалось бы спасти, но его судили и повесили в Софии… Еще тогда Димитр изучил движение по железной дороге, знал, где и почему машинисты сбавляют ход, где и почему поддают пару…

В тот же день он сходил в Хаджиелес. Станция утопала в пыли и мусоре. Перед дощатым строением важно прохаживались чиновники барона Гирша[5]. Группа офицеров, изнемогающих от зноя и взмокших от пота, стоя у пирамидального тополя, с брезгливостью смотрела на забитые солдатами товарные вагоны. Старенький, ржавый паровоз кашлял как чахоточный. Облокотившийся на окошко кочегар глазел на амбар, возле которого переругивались грузчики.

Димитр когда-то батрачил в Хаджиелесе и знал как свои пять пальцев все поля вдоль железнодорожной линии. И он уже строил планы, как застопорить эти эшелоны с солдатами и оружием. Ведь эшелоны перевозили турецкую силу, которая сдерживала братушек, а братушкам надо помочь. «Надо помочь! Надо помочь!» — твердил Димитр, словно боялся забыть.

Когда началась борьба за освобождение болгарского народа, он думал, что все произойдет быстро, торжественно и весело, как на свадьбе. И действительно, война началась как праздник — русские войска перешли Дунай, отбросили басурманов на юг, одним духом преодолели Балканы, заняли Стару Загору и остановились. До Чирпана было рукой подать, а они отступили. С далекого юга, из Стамбула, из Малой Азии надвигались турецкие армии. По шоссе из Пловдива к Старой Загоре двигалась армия Холуси-паши. Орды османов ползли медленно, как гусеницы, утопая в пыли. По мрачным, небритым лицам аскеров текли струйки пота, воротнички засалились, на худых шеях виднелись грязные пятна. Рядом с войском ехали верхом остервенелые башибузуки, велеречивые муллы и мрачные дервиши, которые славили аллаха, благословляли оружие султана и призывали правоверных не жалеть гяуров, если они хотят обрести вечное блаженство в обетованном раю Магомета. По чирпанским мостовым грозным напоминанием о силе оттоманской армии протарахтело несколько пушек, вызвав скрытую тревогу у местных ремесленников… Большая сила стекалась по дорогам, ведущим к Стара-Планине, и наваливалась на русских. Ходили слухи, что где-то на вершинах шли бои. Турки храбрились. Один офицер уверял на постоялом дворе Ставраки, что через месяц-другой московцы уберутся восвояси, и советовал крестьянам спокойно заниматься своим делом. Он хвастался, что и ингилизы, и швабы, и французы — все ополчились против русского царя. Димитр слушал эти байки, и сердце у него сжималось, горький комок застревал в горле и не давал свободно вздохнуть. «Надо помочь! Надо помочь!» — повторял он, а мысль бежала дальше: «Если тысячи наших хоть чем-нибудь помогут, братушки удержатся, им будет легче…»