Избранное. Том второй - [3]

— Мы и вас подняли с постели, — сказал Гочо.

— Кому сейчас спится, сынок! — устало и грустно сказала мать. — Да разве можно спокойно лечь, когда не знаешь, что станет с тобой через минуту.

— А что может статься! — твердо и решительно заявил Димитр, пытаясь успокоить родителей. — Ничего не будет. Придут братушки и на том дело кончится…

— Твоими бы устами да мед пить, сынок! — истово перекрестилась мать и, показав головой на дверь в дом, сказала: — Вы, верно, проголодались… Пойдем перекусим…

Все вошли в низкую, просторную комнату с глиняным полом. По правую сторону темнел угасший очаг. Из широкого дымохода свисала железная цепь с крюком на конце. Старуха зажгла длинную сосновую лучину и поставила ее в угол очага. У противоположной стены под небольшим окошком виднелся домотканый шерстяной коврик, брошенный прямо на глиняный пол, и тонкий рваный половик, сотканный из лоскутных полосок и пеньки. Мать проворно выдвинула круглый низкий столик и разложила на нем несколько головок свежего чесноку, сухой кукурузный каравай с потрескавшейся корочкой, зеленый лук и миску с вареной, ничем не заправленной фасолью. Димитр развязал свою котомку, порылся в ней и вынул связку сухой копченой колбасы. Придвинув трехногую табуретку, он положил колбасу на столик, но мать тут же взяла связку и, повесив ее на крюк рядом с котелками, сердито сказала:

— Ноне пост… Вот как отговеемся, тогда…

— И чтоб таких фармазонских выходок в моем доме не было! — сурово поддержал жену отец. — Надо блюсти христианский порядок и закон, я так живу и вы должны так жить…

— А за что нас бог наказывает? — убежденно заметила мать.

— Пять веков говеем и все же… — пробормотал Димитр, но старики промолчали, очевидно не расслышав.

Димитр и Гочо, лукаво переглянувшись, чуть заметно усмехнулись и склонились над столиком. Проголодавшись, они ели долго и с наслаждением. Отец с матерью сидели в стороне, задумчивые, молчаливые. На краю коврика примостился Грозю и не сводил глаз со старших братьев. Он никогда не был в Чирпане, где те работали, но не раз слышал их рассказы о распрях среди ремесленников, о борьбе между хозяевами и подмастерьями, о знающих людях, учителях, которые проповедуют бунт против турецкого царства и держатся с братьями на равной ноге. На братьев он смотрел как на выходцев из другого мира, не раз просился к ним, но отец с матерью каждый раз говорили, что надо немного потерпеть, что он еще маленький, совсем зеленый, и не годится для такого города…

В соседней комнате заплакал ребенок. Послышался скрип колыбели, успокаивающий шепот, и все снова смолкло. Но немного погодя, когда гости отужинали, на пороге показалась сноха — жена Гатю. Это была высокая, статная женщина с длинными, толстыми косами до пояса. Ее смуглое лицо осунулось от тревог и бессонных ночей. С тех пор как мужа взяли на извоз, она держалась хмуро и неприязненно. Она считала, что в такую дальнюю и опасную дорогу мог бы отправиться свекор, да и он сам хотел поехать за сына, но Гатю не согласился. Снохе же казалось, что свекор предложил себя лишь для виду, а ему надо было настоять на своем.

Вот уже три дня она плакала, злилась, часами не выходила из комнаты, даже за стол не садилась. В доме будто был покойник. Старик виновато молчал, отдувался и думал. Вначале он собирался послать с повозкой Грозю, но раздумал. Грозю был своенравный, буйный парень, он мог вспылить из-за малейшей обиды и… турки повесили бы его на первом дереве. Гатю же давно остепенился и отличался терпеливым, уступчивым характером. Старик просил, чтобы послали его, а не сына, но турецкий офицер, присланный в село, отказал. Зачем же сноха так надулась, будто отец провинился?

Гатювица поздоровалась с деверями, спросила о житье-бытье и, скрестив руки на груди, отошла к двери. Она понятия не имела, куда поехал муж, но ей казалось, что он непременно пройдет через Чирпан, потому что в доме часто говорили о турецких войсках и обозах, проходящих через Чирпан на поля сражений. Когда она услышала, что пришли братья, она тут же хотела выйти к ним, но ребенок, которому еще не исполнилось и года, проснулся и засопел. Она притихла, чтобы дать ему заснуть, но ребенок беспокойно заворочался и наконец расплакался. Лишь когда он снова заснул, она выбралась из-под одеяла и вышла в соседнюю комнату.

— Вы случайно Гатю не встречали? — обратилась она к Димитру, а затем глянула и на Гочо.

Братья удивленно пожали плечами, и в комнате наступила тишина. Только лучина в очаге протрещала раз-другой, стрельнув искрами в сторону столика.

— Где его там встретишь! — уныло пробормотал отец.

— Ты же сам говорил, что все возчики проезжают через Чирпан?

— Не я, а дядя Гого говорил! — напомнил отец. — Он староста, ему виднее…

— Через Чирпан много обозов проезжает, — заметил Димитр. — Может, и Гатю проехал, но откуда нам знать.

— Если б проехал, сам бы нас нашел, — пояснил Гочо, надеясь успокоить сноху, чтобы напрасно их не винила, и для убедительности добавил: — Ведь он знает, где мы работаем…

— Оставил меня так… с четырьмя детишками… — Гатювица закрыла уголком шали лицо и расплакалась.