Избранное. Том второй - [155]

Через несколько дней Манолица сообщила деду Фоме, что к власти пришло новое правительство. Оно предложило партизанам спуститься с гор, обещая, что никто ничего плохого им не сделает. Но офицеры, жандармы и полицейские рыскали повсюду и убивали не только партизан, но и всех заподозренных в связях с партизанами. Манолица не знала, где Томю и что с ним, но надеялась, что, может быть, придет Анго. Дед Фома не верил никаким новым правительствам, опирающимся на старую полицию и старую армию.

— Псы они, псы, невестка! — грозил он пальцем. — А псам разве можно верить? Да еще — бешеным!

Ссыльные вернулись. Правительство объявило строгий нейтралитет, но через Болгарию по-прежнему проходили немецкие воинские части, вырвавшиеся из советских клещей в Румынии. Целые танковые и артиллерийские колонны тянулись по дорогам к югославской границе.

В один прекрасный день по селу распространился слух, что Советский Союз объявил войну Болгарии. Люди перепрыгивали через ограды и плетни, чтобы сообщить друг другу радостную весть. Молодые парни кидали шапки в воздух. Это была единственная война в истории Болгарии, которую весь трудовой народ встретил с радостью и в которой не было сделано ни одного выстрела. Во всех городах и селах началась лихорадочная подготовка к торжественной встрече советских бойцов.

Однажды, поздно ночью, из концлагеря вернулся Манол. Небритый, пыльный, усталый, голодный, с глазами, красными от долгой бессонницы. Дома пробил всего один час, только чтоб поесть. И ушел. Дед Фома не знал, куда идет сын, и не посмел спросить, но это внезапное появление и исчезновение его встревожило. В чем дело? То ли конец неразберихи настал, то ли она только начинается? Когда Манолица выразила удивление, что он уходит так скоро и в такое неподходящее время, да еще после освобождения из концлагеря, Манол с улыбкой покачал головой.

— Борьба еще не кончена, — сказал он.

Манолица не обратила внимания на эти слова, но дед Фома запомнил их. Да, борьба не кончена. И в этой борьбе участвуют и Томю, и Анго, и Коста! Но где же они? Живы ли, здоровы ли?

Пока старик был доволен тем, что вернулись живыми и здоровыми Запряновы и принялись быстро восстанавливать свой дом и хозяйство. Даже баба Кева вернулась в село, и на нее теперь смотрели как на героя. Что ей ни скажешь, о чем ни спросишь, она отвечала одно и то же: «Слава богу, не померла, хоть мир посмотрела. Три дня и три ночи машина нас везла, а до края Болгарии все равно не доехали. Болгария-то, оказалось, вон какая большая». Дети толпились вокруг нее, слушали, хлопали в ладоши, покатывались со смеху.

Восьмого сентября, к вечеру, село окружил партизанский отряд и осторожно вступил в него со всех сторон. Удар партизан был такой неожиданный, и они так быстро захватили участок, что полицейские не успели даже взяться за кобуры своих пистолетов. Вслед за тем партизаны заняли и общинное управление. Арестовали всех полицейских, задержали старосту, Тодора Гатева и Панко Помощника. Искали Килева, но не нашли. Он куда-то скрылся.

— Далеко не убежит, — сказал командир отряда Маринчо Ганчев.

В эту ночь дед Фома не смыкая глаз. Он думал, что и теперь освобождение произойдет точь-в-точь, как в 1877—1878 годах. Он представлял себе, что фашисты куда-то отойдут и на их место придут русские солдаты, как они пришли в 1877 году после отхода турок. А вот теперь в села входят и занимают их партизанские отряды. Но конец ли это поганого правления? Завтра, наверно, начнутся бои…

И дед Фома высчитывал, через сколько времени в околийском управлении узнают о занятии села партизанами, через сколько времени пришлют войска и полицию и когда — самое позднее — начнется битва. «Теперь уж сожгут все село, — думал дед Фома. — И много народу погибнет». Но пропели первые петухи, пропели вторые, забрезжил рассвет, а из города ни войск, ни полиции.

Утром радио сообщило, что прежняя власть свергнута и что есть уже новое, народное правительство. Тут уж нельзя было не верить. Дед Фома вздохнул с облегчением.

— Слава тебе господи, дожил! — промолвил он.

Манолица поглядела на него и сдержанно улыбнулась. Почему она так улыбается? Да, он догадался и замолчал.

На площадь перед школой сбежалось все село. Люди жали партизанам руки, целовались, обнимались, водили хороводы и плясали рученицу. Перед началом митинга появилось еще четверо партизан. Среди них — Анго. Он был в летней солдатской гимнастерке, добела выгоревшей от солнца, с расстегнутым воротом и высоко завернутыми рукавами. Возмужавший, серьезный, с загорелым и обветренным лицом. За плечами у него была длинная винтовка с обитым прикладом. Помимо патронташа, висевшею через плечо в виде ленты, на поясе у него болталась яйцевидная граната с бороздками, которую он взял «взаймы» у товарища, чтоб показаться на селе. На митинге выступил Маринчо Ганчев. Он говорил только десять минут, но речь его была пламенная, убедительная. Он закончил ее, подняв кулак, словами:

— Смерть фашизму, свободу народу!

— Смерть фашизму, свободу народу! — грянуло, как эхо исполинского голоса, и прокатилось по всему селу.

Плача от волнения и счастья, присутствовал на митинге и дед Фома. Он долго обнимал и целовал Анго, долго любовался им. Радовался на этих молодых, обожженных солнцем и ветром парней и только мигал часто-часто, чтоб удержаться от слез. И спрашивал себя: «Откуда набежало столько народу? Кто сдерживал до сих пор эту силу?»