Избранное. Том второй - [157]

Все взгляды были устремлены на шоссе, по направлению к городу. Вон там, на повороте, из-за садов покажутся первые красноармейцы.

Стеснившись в два ряда, встречающие работали локтями и коленями, чтоб продвинуться хоть на шаг вперед. Кто повыше ростом, становился на цыпочки, вперяя в пространство любопытный взгляд над сотнями голов. Местами слышалась короткая, отрывистая перебранка, кое-где вдруг заплачет ребенок. Нетерпеливые молодые парни вышли из рядов и пустились со всех ног в сторону города, чтобы первыми встретить гостей.

Последним пришел дед Фома. Он задержался из-за того, что решил переодеться с ног до головы. Надел новое белье, новую безрукавку, новый суконный пиджак. Манолица начистила его чувяки, надела ему на голову новую шапку. Ей пришлось с ним повозиться, потому что старик на этот раз был придирчив и капризен насчет одежды, как никогда, раза два даже здорово рассердился и отчитал ее. Она понимала его и старалась ему угодить. В конце концов его напыщенный вид, словно к венцу, рассмешил ее. Но он остался серьезным и сосредоточенным, так что она не посмела сказать ему ни словечка.

Этот день был для деда Фомы величайшим праздником во всей его жизни. Старик считал, что нужно встретить братушек, наших освободителей, в чистых одеждах и с чистым сердцем. Об этой встрече он мечтал годами. Она снилась ему во сне и казалась чем-то недостижимым. Дед Фома знал, что русские братья когда-нибудь да придут, но не верил, что доживет до этого и увидит это своими глазами. А вот дожил, идет встречать…

Когда дед Фома пересек площадь и подошел к рядам стоявших перед аркой, народ, стеснившийся так, что яблоку негде было упасть, расступился и дал ему дорогу. Это неожиданное внимание растрогало его. Взволнованный и сконфуженный, он незаметно очутился впереди других, оглянулся и отступил назад. Он услыхал, как прошептали его имя, и этот шепот побежал по рядам, словно шорох сухих листьев, подхваченных легким ветерком. Привыкнув всегда быть позади, заслоненным, незаметным, пренебрегаемым, дед Фома совсем смешался. Он повернулся, чтобы спрятаться за снохой. Но она, видимо, осталась где-то позади. И старик, не зная, куда деться, словно прирос к месту, смущенный и растерянный. Несколько человек, расхаживавших возле арки, вдоль рядов и поддерживавших порядок, поклонились старику и пожали ему руку. Дед Фома всегда думал, что братушек нужно встретить так вот торжественно, радостно, всем скопом, но ему никогда не приходило в голову, что его поставят на самое переднее место, да еще будут руку ему жать, словно какому сановнику.

До обеда гостей не было. Позвонили по телефону в город, но там ничего определенного сказать не могли. К полудню ряды по обе стороны дороги стали таять. Ослабев от ожидания и нервного напряжения, дед Фома тоже ушел домой. Он сказал Манолу, чтоб тот известил его, когда гости выступят из города.

Закусив дома и отдохнув, дед Фома не вытерпел и попозже пошел опять к арке на шоссе, где снова собрался народ. Но и на этот раз гости не прибыли. Стемнело. Зажгли фонари, зажгли и факелы, сделанные гимназистами. Больше тысячи мужчин и женщин, молодежи и детей ждали до полуночи и медленно разошлись. Оставили только сотню человек — дежурить.

Гости прибыли на другой день утром. За какие-нибудь считанные минуты площадь наполнилась народом. Запрян приветствовал гостей, молодые женщины поднесли им каравай с солью, один из советских офицеров ответил на приветствие. Могучее «ура!» сотрясло утреннюю тишину, прокатилось над селом и замерло далеко в поле. Дед Фома услыхал этот восторженный крик, но подумал, что провожают добровольцев на фронт. Поэтому он продолжал спокойно ждать, когда Манол сообщит ему о прибытии гостей. Он заметил, что мимо открытых ворот пробегают дети и взрослые, — но разве первый раз в эти дни бегут они так по улице?.. И дед Фома бродил по двору, как каждое утро, подбирал прутики, палочки, игрушки, раскиданные накануне ребятишками, натаскал щепок для очага, прибрал в хлеву у поросенка, накормил кур, осмотрел гнезда несушек.

Потом, чтоб не сидеть без дела, дед Фома решил истолочь две сморщенные тыквы для буйволицы. Сентябрьское солнце стояло уже довольно высоко и силилось припекать, когда Манол широко отворил ворота и ввел во двор какого-то маленького человечка в пилотке, в военной гимнастерке, военных брючках и сапожках. Дед Фома выпрямился и замигал. Зачем Манол ведет этого парнишку? Опять придумал какую-нибудь шутку, решил он. Но Манол кликнул издали жену, которая тотчас вышла на порог.

— Принимай гостя! — промолвил он как-то особенно — торжественно и многозначительно.

Манолица устремила взгляд на паренька, который важно шагал, окидывая двор и дом еще более важным взглядом.

Приблизившись к деду Фоме на два-три шага, Манол взял мальчика за руку, ласково улыбнулся ему и показал взглядом на старика.

— Коля, — сказал он на ломаном русско-болгарском языке, — это мой отец. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году, в русско-турецкую войну, он встречал русских солдат.

Паренек по-военному щелкнул каблуками и, серьезно и ловко, по всем воинским правилам, отдал честь.