Избранное. Том первый - [26]

За что хочет она отнять ребенка?

Тошка часто задумывалась над этим. И всякий раз решала: «От злости это». Но ее не покидало жгучее подозрение: «А нет ли тут и другой причины?» Димо что-то намекнул насчет общего имущества, но Тошка хорошенько не поняла, кто и про какое имущество говорил. Может, на нее злятся за то, что она не принесла в дом никакого приданого, пришла на готовый хлеб? Это подозрение прочно угнездилось в ее голове, когда Иван тоже стал на нее дуться. «Настропалила и его!» — думала Тошка, и у нее ноги подкашивались от безысходного отчаяния. Несколько раз она пробовала заговаривать с деверем, чтобы узнать, не сердится ли он на нее за что-то другое. И горячо желала: «Только бы он не сердился, только бы не сердился!» А Иван ходил словно очумелый и бросал на нее подозрительные взгляды. Он избегает смотреть ей прямо в глаза, а значит, уверенно заключала Тошка, он думает о ней что-то плохое. И, улучив удобное время, она однажды спросила его издалека:

— Пете спрашивает, за что ты на него сердишься.

— Я на него не сержусь, — виновато и через силу усмехнулся Иван. — Просто мне не по себе… Сам не знаю, что со мной такое…

— Может, у тебя голова болит?

— Нет, озноб… ну и голова побаливает…

«Врет», — решила Тошка.

Иван словно угадал ее мысли. Он вспыхнул, да так, что даже уши у него покраснели от смущения. Он знал, что Тошка женщина неглупая, и ее вопрос разбередил его рану. Ему было больно за невестку, больно за покойного брата, больно оттого, что в семье создались тягостные отношения, но он не знал, что делать, и, хотя корил себя за ту ненависть, которой мать оросила, словно из лейки, всю его душу, все-таки не мог примириться с грядущим разделом, не мог простить его невестке. А что она отберет все ей причитающееся, в этом он не сомневался. «Отберет! Отберет!» — повторял он с каким-то ожесточением и украдкой искоса поглядывал на Тошку все злее и злее. Она стала бояться его взгляда. За что смотрит он на нее так косо и так пристально? Почему он всегда так задумчив и озлоблен? Можно не сомневаться — в доме происходит что-то нехорошее, кто-то оплетает ее, Тошку, темной паутиной. Ее оклеветали. Но кто же будет на нее клеветать? Она никуда не ходит, ни с кем не встречается. Может, это тетка Гела что-то насплетничала? Может, она что-нибудь наврала соседкам, наболтала про Ивана и старуху? И тут перед глазами Тошки словно блеснул свет, и все стало ясно: «Она, шлюха, она! — решила Тошка. — Вот пойду к ним и намылю ей голову как следует, чтобы помнила, как заступаться за меня перед людьми… Да я ей ли за меня заступаться?.. Раньше она чего только не наговаривала на Минчо, а теперь всё «доченька да доченька»…»

Несколько дней Тошка прожила в этой уверенности. Ей очень хотелось, чтобы тетка ее и правда оказалась виновной в их домашних дрязгах. Если так и окажется, Тошка поклянется, что ни на кого не жаловалась, что это сама тетка чесала язык, как хотела. Тогда свекровь и деверь пообмякнут, в дом вернется согласие, опять все, как прежде, будут разговаривать друг с другом… Но вдруг ее обуял страх: «А что, если это старуха чего-нибудь наврала Ивану?»

Проходили дни, а лучше не становилось. Тошка мучилась, таяла, худела день ото дня: икры у нее сделались совсем тонкими, платья стали ей широки. Соседки, глядя на нее, качали головой и охали:

— Совсем зачахла молодка, а какая была пригожая!..

— Работы много, а есть нечего, — замечала какая-нибудь болтливая соседка, чтобы продлить разговор.

— Не от работы она, сестрица, а от этой чумы, от свекрови своей.

И тут начинались пересуды о ссорах в Тошкиной семье, о придирках Мариолы.

Одна лишь Тошка еще хорошенько не понимала, почему так косятся на нее свекровь и деверь. Она работала без передышки, никуда не могла отлучиться, ни с кем не могла увидеться. А если и выпадала свободная минута, свекровь неизменно находила ей какую-нибудь работу в доме — только бы сноха не сидела сложа руки. Гости у них не бывали. То ли не отпускала работа, то ли еще почему-нибудь, но почти никто не переступал их порога. Только Кина заходила через день, через два. И все что-то вертелась вокруг Тошки, разговаривала с ней, подлизывалась к ней.

— Совсем ты зачахла, доченька, — сказала она однажды, глядя на Тошку с притворным сочувствием. — А ты поменьше задумывайся — ведь кто помер, тот помер, а живому жить надо. Ты еще молодая, твое у тебя впереди…

Тошка расчувствовалась, но отрицательно мотнула головой.

— Ты мне головой не верти, — одернула ее Кина. — Чего тебе еще нужно? Молодая, пригожая, может и счастье тебе выпадет…

— Счастье я уже видела, тетушка, — возразила Тошка.

— Что ж, так и думаешь жить, как живешь?

— А что мне делать?

— Эх, правда твоя, доченька, ведь еще неизвестно, на кого налетишь. Чего хочется, то достается редко… Как говорится: «Замужем быть — горя не избыть…» Услыши нас, господи, и сохрани… Вот гляжу я на сватью Дафину и думаю: в первый раз вышла замуж, получила, что ей было суждено; ну и ладно. Да ей и не плохо жилось, а все-таки надумала во второй раз выйти и вышла. И как ей, бабе, знать было, какие чудеса ей на голову свалятся? При людях муж у нее как у всех, а у себя дома — пес. Не смей ему слова сказать, не смей не сказать… Изувечил ее, а потом взял да и выгнал, теперь, бедняга, и дома своего не имеет…