Избранное. Том первый - [27]

Кина тараторила, а глаза ее непрестанно шарили по лицу Тошки. Но Тошка уже не говорила ни слова, ни на что не отзывалась. Сначала она не могла понять, куда метит тетка, и отвечала ей искренне, как родной матери. Но вдруг догадалась и вздрогнула как ошпаренная. «Так скоро! — укоризненно подумала Тошка. — И как у нее хватило духу говорить мне это?.. А может, она задумала сосватать меня с кем-нибудь из своих родственников? Может, они уже обмозговали что-то? И без свекрови тут не обошлось — без ее ведома тетка не посмела бы говорить со мной о таких делах… — И Тошка невольно замахала руками, словно отгоняя налетающих ос. — Нет! Нет! Ведь еще полугода не прошло после его смерти!..»

Только на другой день поняла Тошка теткины намеки. «Если б она хотела выдать меня за какого-то своего человека, — думала Тошка, — она бы от меня не отстала, она бы все время меня уговаривала, твердила бы, что хорошо опять замуж выйти, своим домком зажить… А ведь когда я отказалась, она сразу же со мной согласилась… Наверное, это ее свекровь подучила… Нет, они и не думают выдавать меня замуж, они только хотели у меня выпытать, не надумала ли я сама чего…» Тошка словно проснулась. Многое ей теперь стало ясно. Свекровь боится, как бы она раньше времени не влюбилась и не оскорбила памяти Минчо… Да разве ей, Тошке, это нужно?.. И вдруг скорбь сжала ей сердце, и в глазах ее блеснули слезы… Как могли они это подумать, если, можно сказать, только вчера Тошка похоронила мужа, если трава еще не выросла на его могиле…

У Тошки и мысли не было о разделе. Она считала, что имущество принадлежит Пете, и была уверена, что ни бабка, ни дядя не собираются отнять его у ребенка. А рассчитывать на свою долю наследства ей и в голову не приходило. Все, что она имеет, должно достаться Пете. Если нужно, она для него и последней рубашки не пожалеет, она ему душу свою отдаст… Она будет его учить. Будет работать с утра до вечера и на себя и на людей, сама куска не съест, но ребенку даст образование. Это было самое большое желание Минчо. Иметь образованного сына. Пусть на него пальцем показывают, пусть к его словам прислушиваются. Так хотел Минчо. Этого хочет и она. Вот дожить бы до этого, а тогда уж и умереть спокойно…

Тошка не знала точно, чему будет учиться Пете. Это было бы делом Минчо. Образованный! Для нее этого было достаточно. Она видела сына крупным, стройным, красивым парнем с маленькими усиками, как жучки сидящими на верхней губе, видела его в добротном городском костюме, в начищенных ботинках. Он будет читать толстые книги и говорить на иностранных языках…

При жизни Минчо Тошка не сомневалась, что когда-нибудь так и будет. Она и теперь верила, что достанет денег на образование Пете и что учиться он будет хорошо, но все-таки спрашивала себя робко, со стесненным сердцем: «А вдруг с ним случится что-нибудь плохое? А вдруг он расхворается и…»

Страшная, неожиданная смерть Минчо напугала ее. Никто не знает, что может случиться с человеком. Минчо очень часто говорил о новой войне. А вдруг она опять вспыхнет?.. Какая она, Тошка, была храбрая раньше! Мужа ее и запугивали, и сажали в тюрьму, и преследовали, но Тошке не было страшно — ей казалось, что его и пуля не заденет, — он будет жить и дождется того времени, когда настанет все то, за что он страдает и борется… И вот какое-то гнилое сухое дерево убило его посреди поля!.. И чем больше она думала о случайной, неожиданной смерти Минчо, тем больше боялась за жизнь Пете. Все может статься. Его может убить вол, может лягнуть лошадь, он может попасть под телегу, свалиться с дерева, его могут зашибить камнем… Все может случиться, все. А старуха не пускает с ней ребенка в поле, держит его в селе. Тошка целыми днями не видела сынишки и целыми днями думала о нем, замирая от страха…

10

Отмолотились в слезах, кукурузу убирали, ворча и препираясь. От тяжелой работы освободились и, пока кукуруза просыхала на гумне, несколько раз ходили собирать то хлопок, то виноград. А когда полевой работы не было, вертелись на гумне, подметали его, прибирали кое-что. И хотя работы теперь поубавилось и была она не очень тяжелой, казалось, что летом жилось легче: тяжкий труд мешал целый день коситься друг на друга. А теперь? Четыре воза кукурузных початков обмолотили, а четырех слов друг другу не сказали. Работали до полночи, слушали песни девушек, собиравшихся друг к дружке молотить кукурузу, и молчали. Обмолотили кукурузу, высушили ее, провеяли, теперь собирались ссыпать. Иван, как и все хозяева, ходил с важным видом около кучи зерна, что-то подсчитывал и поджимал губы.

— Мало, — говорил он вслух сам себе, — не хватит даже ночным да полевым сторожам заплатить. А на еду? А на корм скоту?

И с пшеницей плохо и с кукурузой плохо, думал он, до новины не прокормиться. Надо и налоги заплатить — хоть сколько-нибудь; в прошлом году обошлось, а в нынешнем как придет сборщик, так прямо с ихнего двора начнет. Накопились другие мелкие долги, и нельзя больше затягивать их уплату. Вот уже пять лет, как семья не может свести концы с концами… Правда, не они одни — все село по уши в долгах и недоимках, но как расплачиваться с ними — об этом каждый сам должен думать.