Юрталан рылся в ее старом сундуке. На стуле рядом был навален ворох бумаг и документов.
— Что ты делаешь, Тошо? — спросила старуха, остановившись в дверях.
— Ничего.
Он был чем-то увлечен, неспокоен и хмур. Старуха и раньше видела эти бумаги — разные расписки, векселя, нотариальные акты и купчие крепости.
— Зачем это тебе, Тошо? — спросила она, указывая на бумаги. — Подождал бы хоть до утра…
Он промолчал, увлеченный своим занятием.
— Или снеси все вниз, там разберешь в тепле…
Он брал бумаги, быстро разворачивал их, читал, иногда на секунду задумывался, потом раскладывал на стуле в определенном порядке. Старуха стояла у порога, озадаченная, встревоженная, — она поняла, что происходит что-то необычное. «Что опять задумал этот человек?» — спрашивала она себя, дрожа от тяжелых предчувствий.
Часть бумаг Юрталан положил обратно в сундук и запер, а другую тщательно завернул в старую газету и спустился в кухню. Там он еще раз просмотрел документы, отделил векселя и еще некоторые бумаги, сложил их в бумажник и выпрямился — костлявый, худой а хмурый. Потом подошел к окну, откинув край занавески, посмотрел на улицу, вернулся к столу, взглянул на часы и вздрогнул.
— Пора, — сказал он.
— Что, Тошо?
— Пойду заявлю на себя.
— Господи, Тошо!
— Сам заявлю, чтобы та не опередила меня, — объяснил он. — Если сам сознаюсь, — меня наверняка оправдают, а если стану ждать…
— Порази ее господь! — простонала старуха. — Все напасти от нее пошли.
— От кого бы ни пошли, но пришли, — мрачно промолвил Юрталан. — Знаю, откуда все это, да ладно… видно, суждено.
— А вдруг тебя посадят, Тошо? — всхлипнула она.
— На то божья воля, — пожал он плечами.
Они замолчали, и в эту минуту, казалось, все и было решено. Потом он вышел во двор, обошел хлева, поглядел на скотину, заглянул в сарай, на гумно, под навесы, остановился посреди двора и еще раз посмотрел вокруг. Было темно, мрачно, холодно, кое-где на горизонте мигали бледные, озябшие звезды. Начинало светать, в соседних дворах слышались шаги, хлопали двери. «Пора!» — вполголоса, но решительно сказал Юрталан и вошел в кухню.
— Вот! — подал он жене пачку денег. — Тебе на расходы. Векселя я оставлю Тоню, дам ему и денег немного. Что понадобится, обращайся к нему.
— Тошо, Тошо! — она всхлипнула и повисла у него на шее.
— Слушай, что я тебе говорю! — строго сказал он, но не отодвинулся. — Алекси не давай ничего. Ничего — поняла? Если потребуется что продать, пусть это делает Тоню.
— А Алекси-то ничего не накажешь?
— Ничего.
— Сказать ему… когда встанет?
— Ничего не говори. Никому не говори, куда я пошел, поняла?
— Поняла.
Юрталан закутался в кожух, завязал большим платком уши, сунул за пояс краюху хлеба и вышел. Он слышал сдавленный плач жены, но не обернулся ни разу, только беспокойно передернул плечами и потонул в сумраке заиндевевшей улицы.
Светало уже, когда он вышел из села. Небо быстро бледнело, легкая мгла, поднимаясь вместе с последними хлопьями предутренних сумерек, открывала уснувшие поля, дремлющие оголенные деревья и низкие отлогие черные холмы вдалеке. Все, куда достигал взгляд, было знакомо Юрталану. Прежде он старался скорей увидеть свои нивы, свои деревья, — теперь же ему все было мило и дорого. Неведомая ранее боль сжимала его сердце. Забыв обо всем на свете, он быстро шагал, жадно и ненасытно любуясь красотой спящего поля, и глаза его наполнялись слезами.
Перевод И. Шептунова и А. Эмильева.
