Избранное. Том первый - [14]

Некоторые гости уже сложили свои рушники, но все еще не спеша добирали еду с тарелок. Тошка выглядывала из-за двери, то и дело приносила новые кушанья, подкладывала гостям на тарелки, потчевала их:

— Кушай, тетушка… Попробуй, сватья… Ты, дядя, еще кутьи не брал…

— Да сядь же и ты, — ласково заворчал на нее дядя Продан. — С каких пор на ногах… И не к чему больше приносить, мы уж и поели и переели — во как сыты!

Все гости подняли головы и долго смотрели на Тошку, одобрительно кивая. Тошка стала худой, как жердь; перекрашенная в черное юбка висела на ней, как на палке. Исчез ее прежний румянец, щеки стали впалыми, округлившиеся глаза ввалились и горели, словно воспаленные.

— Совсем высохла, несчастная, — пробормотала Станка Сарайдаркина, наклонившись к Арнаутке.

— И ты бы высохла, будь ты на ее месте, — отозвалась Арнаутка, бросив злобный взгляд на Тошкину свекровь.

Старуха, сгорбившись, сидела в углу, медленно пережевывая еду. Она молчала и лишь время от времени потчевала гостей:

— Кушайте, кушайте.

Заметив, что чья-нибудь тарелка опустела, она со вздохом поднималась, тяжело опираясь на руки, и, пройдя за спиной сидящих женщин, плелась на кухню. Так она ходила раза два-три и всякий раз приносила еще какое-нибудь угощение.

— Зачем ты сама тащишься, Мариола! — выговорила ей Кина, чувствуя себя неловко. — Если что нужно, скажи снохе Тошке, она принесет.

— И я могу, сестрица, — спокойно отозвалась старуха, как если бы ходила за едой без всякой задней мысли.

— Сноху свою поедом есть — вот что ты можешь, — зашипела Арнаутка.

Гости сделали вид, что ничего не слышали, но лукаво переглянулись. Старуха и не поморщилась. Она жевала, низко наклонившись над столом, и лишь изредка встряхивалась, поднимала голову и оглядывалась кругом, словно пробудившись от тяжелого сна.

— Ишь как одряхлела — прямо не узнать ее, Мариолу-то, а ведь только сорок дней прошло, — сказала Гана Малтрифонова, бросив на нее сочувственный взгляд.

— Не ладит она со снохой, — прошептала круглолицая соседка.

— Да уж это всегда так — помрет хозяин, все в доме разладится…

— Вот Ивана женят! — еще более доверительным тоном проговорила соседка.

— Пора уж ему.

Женщины шептались, переглядывались, качали головами. Некоторые уже убирали хлеб, чтобы унести его домой, клали на стол рушники, поднимались.

— Куда вы? — уговаривала их Кина. — Покушайте, покушайте еще.

— Спасибо, уже сыты, — ответила Гана и отошла.

Все встали из-за стола.

Тошка и Мариола прощались с гостями, провожали их до ворот, что-то говорили им, что-то наказывали. Очутившись на улице, все принялись обмениваться секретами, вспоминать забытые новости, шепотом передавать на прощанье самые тайные сплетни. Тут и Мариола увлеклась разговором — поболтала с каждой гостьей и узнала много новостей.

Как только Тошка вернулась под навес и побежала было на кухню, Арнаутка перехватила ее и, подмигнув, взглядом показала на сарайчик. Тошка подумала: «Идти или нет?» — поколебалась и пошла. Тетка молча толкнула ее в сарай.

— Тошка, доченька! — начала она, смерив Тошку укоризненным взглядом. — Да что ж ты так исхудала, доченька?.. Да как же это так? Или ты в святые угодницы записаться хочешь? Что за чудо такое, что с тобой делается?.. Да где ж твое тело, доченька, где ж твоя красота?

— Ничего со мной не делается, тетя, я здорова, — ответила Тошка взволнованным голосом.

— Как же ничего, доченька, погляди сама на себя! И что ж ты ко мне до сих пор не пришла да не рассказала, какая беда с тобой стряслась!..

— Как же мне было прийти? — начала сдаваться Тошка.

— Как прийти? — повторила Арнаутка, уставившись на нее. — Ее боишься, что ли, холеры этой слушаешься?.. Ей покоряешься? Ты тогда только угодишь ей, сове проклятой, когда увидит она, как тебя на кладбище несут!.. Почему ж ты мне до сей поры ничего не говорила, почему молчала, а?

Тошка едва удерживалась от слез.

— Кто ж тебе ближе меня, доченька? Я же тебе как мать родная. Я тебя с малых лет растила, как говорится, — с тех пор, как ты пешком под стол ходить стала… Да как же я позволю ей мучить мое дитя, коли сама она дочерей не воспитывала, коли она, сука этакая, и понятия не имеет, как нужно дочек своих нежить да лелеять…

Арнаутка умолкла, чтобы перевести дух. Глаза ее горели. Тошка всхлипнула.

— Измывается она над тобой? — спросила Арнаутка, обняв ее.

— Измывается.

— Ах она подлюга зубастая! Ах она гадюка проклятущая! — заскрипела зубами Арнаутка. — Погоди, я ей покажу, как чужое дите тиранить!..

— Тетя, прошу тебя! — взмолилась Тошка, прижимаясь к ней. — Ни словечка, слышишь?.. Как мать родную тебя прошу… Если станут про нас по селу судачить, мне живой не быть…

— Про тебя судачить, доченька? Про тебя? Да неужто не знает все село, что ты у нас кроткая, словно горлица, а? А начнут языки чесать, так про эту суку болтать будут: ведь люди знают, что она за птица, — так чего ж тебе-то об ней печалиться?

— Нет! Я на тебя рассержусь, так и знай, — решительно проговорила Тошка.

— Хо-ро-шенькое дело! — удивленно протянула Арнаутка. — Рассердишься на меня за то, что я тебе добра желаю, что ли?.. Ну что ж, сердись. Только сердись не сердись, а я свое дите так не оставлю…