Избранное. Том первый - [121]

— Будет, мама! Дай мне вот это, я перешью для детей, — сказала Мика.

— Нет, доченька, нет, — важно и наставительно заметила старуха. — Ты ведь в город поедешь, так нельзя. Для деревни это хорошо, а в городе разве ты станешь в таком водить детей?

— Ну и в городе не все в телках ходят.

— Погоди, был тут у меня один отрезик для тебя, да что-то я его не вижу.

— Может, Севда взяла?

— Очень даже просто! — старуха развела руками и задумалась. — Давненько уж я его не вижу… а ничего из него не шила, нет, не шила.

Севда вся сжалась от обиды, из глаз ее хлынули слезы. «Пропадите вы пропадом!» — вырвалось у нее зло и беспомощно.

Огорчал ее и Стойко. Бегает дни и ночи, не зная ни сна, ни отдыха, с головой ушел в договоры да препирательства с батраками, поденщиками и издольщиками. Уходит из дома на заре, возвращается в полночь, валится в постель и тотчас же засыпает.

Севда, ласкаясь, обнимала его, целовала с жарким трепетом. Порой она впадала в отчаяние и мучилась страшными, жестокими сомнениями. Не отталкивает ли он ее? Может, не нужна ему больше? Почему он охладел к ней? Потому, что она не родит ему ребенка? Но в чем тут ее вина, от нее ли это зависит? О, если бы она могла! Она жизнь свою готова отдать за жизнь крошечного, желанного, бесконечно дорогого маленького существа!.. За что она так жестоко наказана? И чем другие лучше ее? Почему самая бедная женщина, бродячая цыганка — счастливые матери, а она, красавица, по которой вздыхали все парни в селе, она, гордая сноха Юрталана, уже столько времени ждет напрасно?.. А тут еще Стойко отворачивается, не хочет больше на нее смотреть…

«Нет! — слезы душили Севду. — Он устал, измучен работой, недосыпает!..» И тяжкая однообразная жизнь в кулацком доме становилась для нее невыносимой.

— Не могу, не могу больше! — жаловалась она своей матери. — Ни красы, ни радости нет в этом доме…

— В закромах там полно! — наставляла Казылбашиха. — Вот на что смотри!

— Ох! Ох! — всхлипывала Севда. — Всего там полно, только жизни нет.

— Было бы что есть и пить! — кипятилась старуха. — Чего тебе еще надо? Одета как царица, все расступаются перед тобой, уважают тебя, — стыдно и грешно жаловаться!

— Одета, говоришь? Зачем мне эти платья, когда свекор только сопит, как буйвол, мать молчит, даже Алекси и тот стал дуться… Ни от кого доброго слова не услышишь.

— Зато муж у тебя хороший! Разве он с тобой не носится как с писаной торбой? Ну! А остальные — бог с ними, пусть делают что хотят.

— Он хороший. Мой Стойко очень хороший, — тихо говорила Севда и вытирала покрасневшие глаза.

Но было за что жаловаться и на него. Много всего накопилось у нее на сердце, но с чего начать, как сказать об этом? Правильно, Стойко хороший, заботится о ней, не ругается, не грубит, не пьянствует и не гуляет по ночам… Если иногда и поздно возвращается, то из-за работы… Правильно, если так смотреть, Стойко хороший муж. Но Севде этого было мало, не могла она жить только этим… А если бы рассказать матери, как Стойко на нее глядит, как слова ей не скажет, старая не поверила бы своим ушам. «Золотой муж у тебя, доченька!» — сказала бы она.

Много горя лежало на сердце у Севды, но кому довериться, кому сказать об этом?

А Стойко день ото дня становился все молчаливее и равнодушнее к ее ласкам. Что с ним случилось? В первые зимние дни, когда на улице был холод и слякоть, у него заболело горло. В такую скверную, гнилую погоду все чихали и кашляли, но переносили болезнь на ногах. А Стойко слег; у него был жар, и целых две недели его мучила лихорадка. Поили его отваром ромашки, ставили горчичники, прикладывали горячие отруби — легче ему стало, поправился. Но долго ходил бледный, унылый и какой-то усталый. Потом постепенно начал все больше и больше полнеть.

Севда не очень присматривалась к нему — ему лучше, думала она про себя, ишь как потолстел. Только почему-то ленивым стал и сонливым… Севду заботило все одно и то же — восемь лет прошло со дня ее замужества. Теперь, говорила ей мать, если даст бог, появится ребенок… «Стойко я об этом не скажу, — решила она. — Только когда будет заметно…» По воскресеньям и каждый праздник она ходила в церковь, ставила большие свечи у иконы божьей матери и забывалась в долгой истовой молитве. Люди смотрели, посмеивались, но ее это не беспокоило. Только бы богородица ей помогла.

Весной Стойко сильно обрюзг, кожа на бледном округлившемся лице его натянулась и стала как будто прозрачной.

— Посмотри, какой ты толстяк стал, — говорила Севда ласково. — И не ешь, как прежде, а…

— От возраста это, — лениво отвечал Стойко. — В мои годы все полнеют…

По утрам он валялся в постели, в полудремотном, безучастном состоянии, словно бы подавленный чем-то. Севда осторожно тормошила его:

— Стойко! Стойко!

— М-м! — отзывался он. — Сейчас, сейчас.

— Вставай! — говорила она настойчиво. — Отец уже с каких пор на ногах.

— Сейчас я, ты иди, — просыпался он наконец и смотрел на нее усталым, тупым взглядом.

И продолжал лежать, словно придавленный к постели; голова у него была тяжелая, тело как деревянное. Раз по пять приходила Севда, прежде чем ей удавалось вытащить мужа из комнаты.