Избранное. Том первый - [123]

Но и после этой ссоры Стойко не изменился. Севда все так же по нескольку раз будила его по утрам; возвращался он еле живой от изнеможения, а дело делал наполовину.

Юрталан наблюдал за ним, кипя от злости, мучимый сомнениями.

— Значит, не хочет работать! — цедил он сквозь зубы. — Хорошо. Разберемся, что к чему…

— Все она, зараза! Кукушка проклятая! — шипела Юрталаниха. — Она его подстрекает, наставляет на ум.

— Все от нее! — грозно подтверждал Юрталан. — Отправлю вот ее туда, откуда пришла, да и ему спуску не дам… Закрутила его бабья юбка, слушается ее, дурень, бабьим умом живет!

Севда знала теперь, что о ней думают, мучилась от этого и работала целыми днями без передышки, лишь бы только смягчить их недовольство и наговоры. Она старалась все сделать вовремя и как можно лучше и постоянно следила за Стойко, чтобы он не отставал в работе, потихоньку упрекала его, поторапливала и подгоняла.

Утром в Юрьев день Юрталан, сидя за столом, попросил у Севды воды, осведомился у Стойко, какова пшеница на Большом поле, и неожиданно сообщил, что купил сад у Карагёза.

— Запишу его на тебя и на Алекси, — добавил он и, откинувшись назад, закурил с самодовольным видом.

— Как хочешь, — ответил Стойко с притворным спокойствием и безразличием, но сердце его застучало радостно.

Так, примиренные и поладившие, они закончили жатву.

В Петров день Юрталаниха все вертелась около снохи, ласково расспрашивала о том о сем и под конец посоветовала сходить в гости.

— Ты ведь все лето никуда не выходила, — сокрушенно качала она головой, — мать, наверно, заждалась тебя… Оно, конечно, работа нас держала, но теперь вот, пока не начали молотьбу, идите, идите, а то перед людьми стыдно.

Севда радостно забегала, охорашиваясь перед зеркалом, красивая и нарядная, как бабочка. Пусть люди на улице показывают на нее пальцем, пусть им и в голову не приходит, что дома она тише воды, ниже травы. «Юрталанова сноха!» — пусть так про нее и говорят. Сколько годков прошло, а она ходит по улицам все такая же горделивая и разодетая.

Стойко одевался в другой комнате, но даже во дворе было слышно, как он пыхтит и ругается, натягивая на себя одежду. Все стало ему тесно, особенно его новые шаровары, которых он давно не надевал. Три пуговицы у щиколотки так и остались незастегнутыми, сколько он ни бился. Севда зашла к нему и, увидев, как он мучается, нагнулась, чтобы помочь.

— Ох, как же ты обленился и какой ты стал толстяк! — сказала она с ласковой укоризной.

— Даже ботинки и те не лезут, — заявил Стойко немного погодя, испуганный и удивленный.

— А не Алексины ли ты взял?

— Да неужели я своих ботинок не знаю? Посмотри, нога никак не влезает.

— Вся толстая стала! — сказала Севда, пощупав подошву.

— Что за чудо! — говорил с одышкой Стойко. — Пальцы не помещаются. А ведь велики мне были ботинки-то.

— Дай-ка я посмотрю! — Севда стащила носок с его ноги, завернула штанину и долго смотрела на мягкую натянутую бледную кожу. Надавила на нее в нескольких местах, и пальцы ее утонули, как в тесте. Когда она отняла пальцы, кровь стала медленно приливать к вмятинке.

Стойко беспомощно глядел в землю.

— Боже мой, да у тебя обе ноги отекли.

— Обе! — глухо отозвался он, чувствуя, как в горле у него пересохло.

— Отчего это?

Он пожал плечами.

— Ты болен, Стойко!

— У меня ничего не болит.

— Надо к доктору пойти.

— Ну да, чтобы он страху нагнал! — шутливо ответил Стойко, хотя сердце у него упало. — Знаешь ведь, что все доктора врут.

— И лицо у тебя такое же, — все пристальнее вглядывалась Севда. — Иди, иди к доктору, к здешнему. Говорят, он знающий, хотя и молодой.

— Что ты, — замотал он головой. — Опять отец раскричится.

— А ты ему не говори. Сходи, и осмотрят тебя, недолго ведь.

Казылбашиха тоже посмотрела на Стойко внимательно и тревожно и принялась ругать его за то, что он до сих пор не показался доктору.

— Ясное дело, раз опух, значит, что-то неладно, — наставительно твердила она. — Сейчас же ступай к доктору, говорят, он в праздники принимает до обеда…

Стойко помялся, потоптался на месте, но все же пошел. Врач, молодой человек, разговорчивый и энергичный, недавно назначенный в местную амбулаторию, осмотрев его сосредоточенно и серьезно. Он понял все с первого взгляда, но захотел обследовать больного основательно.

— Болезнь серьезная, но если вы будете как следует беречься, то все пройдет, — сказал в заключение доктор.

— А как мне беречься? — растерянно уставился на него Стойко.

— Прежде всего — диета. Очень строгая диета. Только овощное, но без соли и без уксуса. Мясо — ни в коем случае. Курите? Бросьте курить, и сегодня же. Спиртных напитков — ни капли. Есть кому работать вместо вас? А, это хорошо! Поменьше движений. Теперь лето, жарко, выберите хорошее, тенистое место и лежите там, не двигаясь, только смотрите не простудитесь. По возможности меньше расходуйте сил. И побольше дышите чистым воздухом. Сейчас можно и спать на воздухе, а зимой необходимо жить в чистой, светлой, солнечной комнате. Понятно? Диета, отдых и чистый воздух.

Стойко слушал, перепутанный и расстроенный, и на вопросы отвечал так, как отвечал учителю, когда сестра впервые привела его в школу, чтобы записать в первый класс… По виду и повелительному тону доктора он понял, что тут не было никакого запугивания. Этот молодой человек рассказал ему все как по писаному: Стойко не хочется есть, хочется спать, он быстро устает и не может работать. Будто проник Стойко в голову и прочитал его мысли…