Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература - [266]

. Она находила черты сходства у Элиота с Мандельштамом в понимании слова как Логоса и "совпадения" с Ахматовой, как, например, в стихотворении "Но я предупреждаю вас, что я живу в последний раз…", объясняя это общностью их миропонимания, их принадлежностью "к христианской культуре в период ее глубочайшего кризиса, столь же ощутимого на Западе, как и у нас"[944].

Они действительно были поэтами одной генерации, принадлежавшими к разным культурам, но во многом близкими друг другу, сформировавшимися на рубеже веков на одной, охватившей Европу, волне перемен; будучи неоклассицистами, они ориентировались на "традицию" и культуру как спасительную, живую силу, одухотворяющую современность, без которой та вырождается.

В отличие от русских поэтов личная судьба Элиота не трагична, однако он был поэтом трагического мироощущения, ощущавшим вездесущесть страдания, неотъемлемо связанного с природой человека. Обычно он производил впечатление человека холодноватого, отстраненного, ускользающего, лишенного четкого личностного силуэта. Эзра Паунд дал ему прозвище "Старый Опоссум" за сдержанность, осторожность, способность "сливаться с фоном", скрывать индивидуальные особенности, растворяться в своих произведениях, перевоплощаясь в персонажей — Пруфрока, Геронтиона, Суини. К концу XX в., когда английский писатель Питер Акройд опубликовал его подробную биографию (1984), а Валери Элиот, вторая жена поэта, начала издание его писем (первый том — 1988 г.), когда стали появляться воспоминания его друзей, с Элиота постепенно сходит "маска Опоссума", открылось его лицо, лицо поэта, наделенного даром мучительного, "рентгеновского", обнажающего видения мира ("он прозревал костяк сквозь кожу"). Как заметила Валери Элиот в одном из интервью: "Он чувствовал, что заплатил слишком высокую цену за бытие поэтом, он слишком много страдал". Этот трагизм мироощущения объясним, в частности, и принадлежностью к "потерянному поколению 1914 г.", познавшему в Первой мировой войне кошмар "падения человечества" ("люди 1914 года" — так называл Э. Паунд Элиота, Джойса, У. Льюиса и себя).

Однако в Идее христианского общества, в Заметках к определению понятия культура и других социокультурных работах явно его стремление превзойти себя в христианской социальной, исполненной надеждой, оптимизмом теории.

Читая эссе Элиота, надо помнить, что их автор — поэт, человек культуры, не коллекционер, а художник. Пишет он порой довольно наукообразно, с массой оговорок, обходных маневров, видимо, понимая, что ученый читатель может подумать, будто он вторгается на чужую территорию, но во всех его эссе есть фокус, центр, выстрел, в конце концов в яблочко, а за экраном — сознание не только права написать их, но и долга, продиктованного высшей ответственностью поэта, наделенного Словом. Ему свойствен целостный взгляд: пишет ли он о рифме, об изменениях в версификации, о переводах он неизменно выходит на уровень трансформации языка и мироощущения, к феномену культуры.

Его размышления о традиции, как уже отмечалось выше, имеют особую ценность в контексте авангардистского общества, разновидности которого представлены в России и США. Традиция для него — источник сохранения непрерывности развития, цельности общества, особенно когда ему грозит распад в результате слишком радикальных и быстрых перемен и конфликтов. Его динамическая традиция — это постоянная рабочая программа, требующая практического ума и знания, чтобы следовать средним курсом между опасными крайностями застоя и культа новизны. Она уберегает мир от дегенерации, а, если точнее и реальнее, замедляет этот процесс.

В первой половине XX в. рассуждения Элиота о единстве Европы звучали абстрактно и утопично, теперь в начале XXI в. европейское единство на административно-экономическом уровне стало реальностью.

Идея единого христианского общества в 1939 г. казалась анахронизмом. А ныне? На каком фундаменте может выстоять современная европейская цивилизация? Действительно, какие ценности может европейская цивилизация, к которой относятся в сущности все христианские страны, противопоставить массовому обществу, технотронному антигуманизму, террору? Что может быть основой духовной воли этой цивилизации? Как она может выстоять? Работы Элиота при всей своей кажущейся утопичности, обладают глубинной реальностью, потому что ничего более высокого и надежного, чем традиция и культура христианская цивилизация не создала.