Избранное. Том 1 - [117]

— Где спер, Динкаш?

Турап обмер. Он в жизни своей не присвоил ни единого чужого гроша!

— Не бойся, Динкаш! Ты еще убедишься, что я любую тайну проглатываю, как котенка.

— Что по ночам шатаешься?

— А то, что топай со мной мелкой рысью! — приказал Масак.

— Да ты чего? — перепугался Турап. Он слышал, будто когда дунгане вошли в Кашгар, Масак вертелся около них, помогал зарывать трупы и вообще сблизился сними.

— Не виляй хвостом, шагай со мной, говорю, Динкаш!

— Скажи правду, Масак, ты поведешь меня убивать?

— Ты станешь богачом.

— Милый, не дурачь, скажи толком.

— Пойдешь — узнаешь. А по правде — я сам ничего не понимаю. Ну, идем со мной.

Турап безропотно занес поклажу домой и вышел.

…Когда Масак ввел Турапа, Турди ел пельмени, обмакивая их в кислое молоко. Он вытаращил глаза и махнул вошедшим рукой — туда, где можно сесть.

Поздоровавшись, Турап присел, подобрав под себя ноги. «Вот и увидел я уйгура, который не пригласил к столу человека, пришедшего во время еды. Ой обжора, да он глотает не жуя, будто кто отнимет!»

— Эй, придурок! Садись-ка, чем торчать кочерыжкой! — пробурчал Турди Масаку, тот не решился сесть без хозяйского дозволения.

Масак грузно, как верблюд, опустился на пол.

Турди, наверное, не в силах доесть оставшиеся несколько пельменей, взглянул на Турапа:

— Похоже, проголодался, подвигайся ближе, — наконец-таки оказал он внимание гостю.

— Спасибо, я, сыт, — ответил Турап. А сам, не в силах оторвать глаз от посыпанных черным перцем пельменей, проглотил слюну.

— Ну, тогда выпей чаю.

— С удовольствием! — Турап принял в руки пиалу.

— Ты знаешь тропу на Яркенд? — спросил Турди.

— Ха, — невнятно ответил Турап.

— Я верю тебе и потому говорю. Есть и другие, но я призвал тебя, потому что доверяю.

— Я не понял, о чем вы говорите, байвачча, — Турап прикинулся простачком.

— Покажешь дорогу. Но чтобы об этом не знал никто, кроме нас троих, понял?

— У меня восемь детей, байвачча, я не могу их оставить ни на день.

— Об этом не тревожься, твоим детям дам еды на год, — заверил Турди.

— Так это дело на целый год? — перепугался Турап.

— Да нет же, самое большое на неделю. За неделю ты добудешь пропитания на целый год, чего тебе еще надо? Сверх того получишь одежду на семейство.

— Время тревожное, случится что-нибудь, и мои восемь деток…

— Хватит, Динкаш, не скули! — прикрикнул Масак.

— Там, где я, опасности для тебя ни на волосок не будет. На, потратишь на детей, а завтра в это же время придешь сюда, — Турди вынул из кармана горсть монет и положил перед Турапом.

— Байвачча, — Турап еще надеялся на избавление, — пусть деньги пока полежат, я с матерью детей моих…

— Слюнтяй! — Масак, подскочил, словно намереваясь придушить Турапа. — Разве мужчина ищет ума у бабы?

— Не болтай попусту, Турап. Не согласишься по-хорошему — отведаешь плохого, — припугнул Турди.

Турап не знал, как быть. «Подлец Турди, похоже, дунганский прихвостень. Не соглашусь — выдаст им…»

— Положи деньги в карман! — приказал Турди и сам засунул их Турапу. — Масак, возьми из кладовой мешок муки, бочонок масла и доставь к нему домой.

…Следующей ночью Юнус, Турди и Турап отправились в Яркенд.

3

Полночная луна заливает окрестности призрачным светом. В комнате светло от ее лучей. Ветерок колеблет ветви тутовника, и они словно веером обмахивают лунный лук. Заману не спится. Очутившись в одиночестве, он пытался связать в один узел все события своей жизни, начиная с детства, чтобы прийти к какому-то заключению, но, запутываясь в паутине бесконечных вопросов, терзался. «Как многие, кинулся я в водоворот, — шептал он, — и чего же добился? Водоворот вышвырнул меня на берег. Что делать теперь? Бросить оружие, вернуться в Кульджу, к прежнему ремеслу? Неужели так завершатся три года мучительной борьбы? Ох ты… вот тебе независимость родины, народная свобода…» Заман иногда ощущал в себе силы, способные преодолеть на пути любые преграды, потом вдруг чувствовал себя одиноким, жалким, безвольным, утратившим способность бороться, безнадежно отчаявшимся. «Был бы жив Пазыл-ака, что было бы? Наверное, создал бы партию, которая организовала бы народные массы и привела их к освобождению родины. Кто поведет народ по верному пути, который Пазыл-ака только указал? Сабит? Бугра? Махмут? Ходжанияз? Или возникающие из неизвестности, таинственно появляющиеся нечистые руководители-пришельцы?»

У Замана перехватило дыхание. Он встал с постели, открыл окно. Полная луна светила с неба. Неподалеку в цветнике прозвучал голос соловья. На память пришла ночь в Кульдже, когда они вдвоем с Халидой слушали в саду соловья и светила такая же луна. «Халидам! — мысленно обратился к ней Заман, повернувшись туда, где пел соловей. — Если бы все стали свободными, то были бы свободны и вы. Я сейчас как одинокий журавль в пустыне, не знаю, куда лететь. И вы, быть может, покорились, потеряли надежду, что исполнятся заветные мечты… Одинок я. Не могу протянуть вам руки. И голос мой вас не достигнет. И лишился я своего Рози-ака, которого вы почитали, Халидам!..»

— Все еще не спите, Заманджан? — внезапно раздался голос Сопахуна.

Заман молча уставился на него.