Избранное. Том 1 - [116]

Если Касым-хаджи, Гаип-хаджи, Оразбек были приверженцами Англии в «исламском правительстве» Сабита-дамоллы, то ферганские и ошские басмачи — Джаныбек, Юсуп-курбаши и Осман — служили дубинками в их руках. Гопур-хаджи и его приверженцы — типичные гоминьдановцы прокитайского направления. Остальные назиры — фанатичные исламисты, все они защищали интересы только высших слоев населения, хозяйские и свои личные.

«Исламская республика», не заслужившая у народа доверия, не отвечавшая духу времени, стала рушиться, как дом на песке. Одержимый идеей панисламизма, Сабит-дамолла в Ходжаниязе увидел ту силу, которой хотел воспользоваться в условиях военного времени для осуществления своих намерений.

Ходжанияз уважал Сабита-дамоллу как религиозного ученого, считался с его советами, однако не мог примириться с окружившими Сабита пришельцами извне вроде Гаипа-хаджи, совавшими всюду свой нос и чувствовавшими себя хозяевами. Особенную неприязнь Ходжанияза вызывали басмачи Джаныбек, Юсуп-курбаши, Осман, да и они платили Ходжаниязу тем же, относились к нему свысока — «с коня». Наивно-простодушному «президенту» оказалось не под силу уговаривать по любому поводу людей самых разных убеждений и взглядов, руководить ими. Не было ни единства мнений в руководстве, ни единства действий, не удалось собрать в один кулак и военные силы.

Три соперника сцепились в вооруженной схватке в Восточном Туркестане — Шэн Шицай, Ма Чжунин и Ходжанияз. Кто из них сыграет решающую роль?

Ходжанияз оказался в самом тяжелом положении, и перед ним встал неотвратимый вопрос — что делать? Он уединился с Махмутом Мухитом, не пригласив больше никого.

— Что дальше?.. Скажите хоть что-нибудь! — В его голосе прозвучали угрызения совести, раскаяние, скорбь и уныние. Ходжанияз с горечью обвинял себя в допущенных ошибках. «Вот к чему мы пришли. Неужели зря пролито столько крови, а?..» Он вздрагивал, и в глазах его сверкали огоньки исступления.

— Еще не все потеряно: у нас есть Хотан и Яркенд, — попытался утешить Махмут.

— Мы уступили Кашгар, наш оплот Кашгар! — простонал Ходжанияз, ухватив в кулак бороду. Казалось, он сейчас готов один врубиться в ряды врагов.

— Были ошибки и у нас, хаджи, — глубоко вздохнул Махмут Мухит. Последнее поражение сильно подействовало на него, темное лицо совсем почернело, однако Махмут крепился и напряженно старался найти выход из тупика. — Опыт подсказывает, — продолжал Махмут, собравшись с мыслями, — что в наших условиях недостаточно опираться только на собственные силы. Надо было с самого начала держаться за верных союзников.

— Где, где они, ваши союзники? Все они изворотливые и лживые пройдохи!

— Нет, хаджи. Ласковый теленок, говорят, нескольких маток сосет. Мы не сумели обращаться подобающим образом ни с другом, ни с врагом. Поверили куцым рассудком лишь в свои силы и остались в одиночестве… — Сколько дней он бродит, словно замороченный по лесу, а сейчас горькие доводы Махмута принесли облегчение. — Верно, многое делалось кое-как. Но давайте хоть что-то предпримем. Нельзя, чтоб кровь была пролита зря.

— Мне кажется, нужно собрать солдат, установить новую линию обороны. И срочно создать отряды добровольцев. Если не опереться на поддержку хотанцев, то сделать ничего не удастся.

— Но пойдут ли они на это?

— Бугра — сторонник единства и союза. В нем я уверен.

— Тогда берите дело в свои руки. Я займусь солдатами.

— И еще, — сказал Махмут, — до того, как мы восстановим силы, надо попытаться заключить с противником хотя бы временный мир, это нам выгодно.

Предложению Махмута Ходжанияз не стал противиться, как в прежние времена…

2

Турап узнал о гибели Рози несколько позже, и от мысли, что потерял единственного оставленного отцом родного человека, сердце облилось кровью. «Розек, Розек-старший… куда ты ушел, родной? Убивать кротких, веселых, как ты, — у кого, безжалостного, рука поднимается?» — горестно повторял он. Наконец, поручив детей божьей воле, Турап завернул в кушак четыре-пять кукурузных лепешек и отправился в Янгисар, где нашел свое успокоение Рози. У Песчаных ворот его схватили разведчики Ма Цзыхуэя и еле-еле выпустили после трех дней заключения.

«Что за времена настали! — роптал Турап. — Горе в том, во-первых, что своей живой душе не хозяин, горе еще в том, что над останками близких погоревать не можешь!» Он жаловался всем встречным знакомым, растравляя душевную боль.

Когда Турап добрался до лавки Тохти, он зарыдал в голос. Мастер знал о горе друга, сидел тихо, давая Турапу вволю выплакаться.

— Предали земле? — спросил он, когда Турап умолк.

— Заманджан стоял над могилой, похоронили…

Друзья притихли, словно пряча друг от друга скорбь.

Тишину в лавке нарушало лишь царапание мышей да стрекотание сверчка, угнездившегося в сыром углу у сточного отверстия.

— У меня, — поднял голову Тохти, — есть немного горчичного масла. Возьми на поминки по духу усопшего.

— А я сколько мотался по городу, думал найти хоть каплю…

…Турап нес домой два цзиня масла и около десяти цзиней муки. Все-таки нашлась возможность прочесть отходную молитву и приготовить обязательные для обряда тонкие поминальные лепешки, которые жарят в масле. У самых его дверей торчал, как кривой столб, придурковатый Масак, он преградил дорогу: