Избранное - [2]

Более сложным оказалось найти путь к новой действительности в художественной прозе. Новеллы Шаркади 1947—1948 годов отражают прежде всего стремление осмыслить страшный опыт прошедшей войны, постичь природу обрушившегося на человечество фашистского зла, жертвой которого едва не стал и он сам, попав зимой 1945 г. в руки нилашистов, охотившихся за теми, кто уклонялся от воинской повинности. Однако мысль писателя движется пока что в отвлеченно философском русле, минуя анализ социальных отношений, порождающих насилие, зло, агрессивность. Не случайно многие из этих произведений написаны в форме притчи по известным мифологическим сюжетам («Ослепление Эдипа», «Борьба за истину», «Шкура сатира») или фольклорным мотивам («Каменщик Келемен»), в других действие перенесено в иную, не венгерскую, реальность, как в рассказе «Повстанцы» — эпизоде гражданской войны, разгоревшейся в 1946 году в Греции.

Антифашистским по своему иносказательному смыслу произведением является новелла «Каменщик Келемен». Это переложение известной венгерской народной баллады, основанной на древнем поверии, требующем жертвоприношения при возведении крепостных стен. Двенадцать каменщиков без устали кладут стены замка, но всякое утро застают кладку разрушенной. Чтобы изгнать разрушающих их труд духов, мастера, повинуясь поверию, решают замуровать в стену первую женщину, которая приедет на строительство повидать мужа. И только один Келемен не согласен с этим бесчеловечным решением, но не смеет противиться воле остальных. Пагубность своего малодушия он понимает слишком поздно — когда видит приближающуюся к строителям жену Анну. Почему же я молчал, мелькает в мыслях каменщика Келемена, «мне бы надо сказать громко, а может, и не говорить вовсе, а пойти на Болдижара, на сатану этого» (мастера, настоявшего на жертвоприношении). Не голос ли венгерского солдата-крестьянина, обманом и насилием втравленного своими господами в кровавую бойню, звучит в этих словах? Но этот протест, слабый и невысказанный, тут же сменяется в душе Келемена страхом перед товарищами и сознанием неотвратимости трагической развязки.

Подлинный облик фашизма показан И. Шаркади в «Дезертире» — одной из лучших новелл во всей венгерской прозе первых послевоенных лет. И здесь, как и в «Каменщике Келемене», в центре внимания стоит поведение безропотной жертвы, проблема «непротивления насилию». Однако язык реальной ситуации, созданной в этой новелле, позволяет писателю более ясно сформулировать свою позицию, взвесить меру ответственности не только беспощадных убийц, но и их безропотных жертв. Герой этой потрясающей своей простотой новеллы, одетый в солдатскую форму безымянный венгерский крестьянин, истосковавшись по теплу родного очага, безо всякого умысла дезертировать, решается самовольно навестить семью. Застигнутый врасплох карателями-нилашистами, он, даже не пытаясь объясниться или хоть как-то протестовать, безропотно встает под дула их автоматов. Свой приговор автор выносит не только и даже не столько убийцам — чудовищность их преступлений и так очевидна, — сколько таким вот запуганным, бессловесным существам, предпочитающим смерть риску.

Настоящего героя военной темы Шаркади найдет много позже — в образе табунщика Андраша Буйдошо, с несгибаемым упорством противящегося разграблению страны отступающими фашистами («В Хортобади», 1954). В конце же 40-х годов поиски писателя приводят к созданию духовно деформированных абсурдной бесчеловечностью войны «антигероев», которые, если и восстают против зла, то делают это бесцельно, подобно поручику Жигмонду из рассказа «Нисхождение в ад» (1948), с циничным равнодушием убивающего немецкого солдата, только чтобы убедиться в собственной силе.

Шаркади-публицист, достаточно четко ориентирующийся в политической обстановке первых послевоенных лет, в художественном творчестве пока не в силах найти верное решение стоящих перед ним мировоззренческих вопросов, прежде всего вопроса о том, кто повинен в деформации человеческой личности, — человек или социальные обстоятельства его жизни. Попытки решить его в отрыве от реальной жизненной материи приводят к идейно бесплодному интеллектуальному эксперименту — незавершенной повести «Симеон Столпник» (1948), герой которой, аскет на новый лад, отгородившийся от мира непроницаемой стеной презрения и ненависти, вымещает на окружающих свои личные неудачи, сознательно приумножает все зло и пороки, какие только встречаются на его пути. Повесть Шаркади направлена на развенчание индивидуалистической философии жизни и анархистских представлений о свободе, однако этого еще явно недостаточно для выработки творческой позиции, утверждающей иной, исторически осознанный идеал свободы.

Обращение к конфликтам реальной жизни и, можно сказать, новое идейно-творческое рождение Шаркади-прозаика связано с началом социалистического строительства и прежде всего с преобразованиями на селе. «Преобразование венгерского села, — как отмечает венгерский критик Р.-Г. Хайду, — явилось фактором, под воздействием которого в творчестве Шаркади начался поворот от игриво-философичных, переливающихся подчас сюрреалистическими красками, бесстрастно-аналитических новелл к созданию ангажированных, социалистически идейных, реалистических рассказов, повестей и пьес». В жизни крестьянских масс в Венгрии конца 40-х — начала 50-х годов происходили перемены, имевшие решающее для социализма значение. И Шаркади, который, по словам того же критика, всегда сознательно ставил в центр своего творчества ту сферу жизни, где «круче всего вздымались волны бытия», именно в произведениях о селе обрел писательскую зрелость.