Избранное - [154]

Автор

* * *

Год назад в одном из садов дачного поселка, к юго-западу от Софии, жил-поживал еж. Каждый день незадолго до захода солнца он вылезал из орешника, бесконечно любопытный и всегда настороже. Стоял, не шевелясь, прислушивался, принюхивался — нос его чуял запах человека, типографской краски, полевой гвоздики и терпкий, враждебный собачий дух, который он ощущал, еще пробираясь через орешник. Еж вскидывал свою черную мордочку, проверяя, находятся ли человек и собака на обычном месте — в другом конце сада. Человек и собака всегда бывали там, человек сидел в плетеном ивовом кресле, читал корректуру и рассеянно насвистывал «Как прекрасен этот мир». Когда человек особенно углублялся в свое занятие, от него исходило негромкое жужжание, как от движка. Собака, положив голову на лапы, отдыхала у его ног. Еж не двигался до тех пор, пока из-за сада не доносилось лягушачье кваканье.

По другую сторону сада находилось болото, под вечер лягушки вылезали на берег и металлическим своим кваканьем сокрушали на лету болотную мошкару и комарье. Лягушки властно влекли ежа к себе, и, хотя пронзительный собачий дух его пугал, еж нырял в него очертя голову, подминал коротенькими своими лапками гвоздику и ощупью искал в проволочной ограде единственную лазейку, через которую пролегал путь к лягушкам. Неодолимая сила влекла его к металлическим голосам у болота. Казалось, лягушки накинули на него аркан и тянут к себе. Заслышав лягушачий хор, зверек словно лишался рассудка. Как будто сотня кузнецов, по пояс погрузившись в болото, стучат молотом по наковальне — так оглушительно-громко отдавалось кваканье во всем существе маленького путника.

Иной раз собака обнаруживала его прежде, чем он успевал пролезть через ограду, свирепо набрасывалась на него, но тут же отскакивала назад и с громким воем колотила о землю уколотой ежовыми колючками мордой. Сидевший в плетеном кресле человек отрывался от корректуры, переставал насвистывать «Как прекрасен этот мир» и звал: «Джанка! Джанка!»

Собака продолжала выть и биться мордой о землю, в ярости прыгала возле ежа и, движимая гневом, обезумев от боли, ударяла его лапой и опять выла. А потом, прыгая на трех лапах, поджав хвост, жалобно звала хозяина. Хозяин шел к ней, по колено утопая в гвоздике, что-то восклицал по-турецки — собака этого языка не понимала — и, израсходовав турецкие возгласы, переворачивал Джанку на спину, чтобы вытащить из ее лапы и морды ежовые колючки.

Еж, высунув мордочку из своих доспехов, старался поскорей пролезть под оградой и устремиться навстречу призывавшим его лягушкам. Для этого ему надо было только вскарабкаться по некрутому откосу на шоссе, быстренько пересечь раскаленный асфальт, спуститься по другую сторону и мелкими, проворными шажками углубиться в прибрежные камыши.

Частенько, взобравшись на шоссе, он видел, как по раскаленному асфальту с урчанием или воем мчатся на него машины. Он замирал у обочины, ощетинившись, готовый в любую секунду свернуться в комок. Машины пролетали мимо, швырнув в глаза путника жаркие клубы дыма и пыли, шины свистели каким-то липучим свистом у него перед носом, а он стоял ссутулившись и смотрел через дорогу, где поблескивало единственным своим глазом болото. Всегда бодрствующий, задумчивый, этот глаз, казалось, вглядывался в самого себя, и благодаря ему природа вокруг всегда выглядела живой и бодрствующей. Если в воду с перепугу плюхалась лягушка, глаз вздрагивал; когда лил дождь, по нему, вздрагивая, разбегались круги, дождевые капли словно щекотали его, а у болотного глаза нету века, он не может моргнуть, избавиться от щекотки. Днем и ночью был открыт этот глаз, чтобы природа могла видеть все, что ей необходимо.

Машины катили и катили мимо испуганного зверька, впереди поблескивало болото, позади скулила собака и раздавался голос человека — исчерпав турецкие восклицания, он разговаривал с собакой по-болгарски. Из дома выходила женщина, они с хозяином собаки обменивались какой-то информацией, подходили к столу и принимались нагибаться и выпрямляться — собирали в траве раскиданные ветром листы корректуры. Когда поток машин иссякал, еж торопливо перебегал через шоссе — прятаться было некуда, разве что в самого себя, а шоссе, даже пустое, пугало, да и раскаленный асфальт обжигал лапки.

Однажды, когда еж уже влез по откосу и шел через шоссе, он вдруг замер в изумлении: на асфальте лежал еж. Все в нем было настоящее — и мордочка, и лапки, и слегка наклоненные назад иголки, но все-таки он был не настоящий, слишком уж плоский, будто вырезан из листа железа. Наш ежик обошел своего собрата со всех сторон, легонько ткнул мордочкой, тот не шевельнулся. Понюхал — запах ежиный. Опять легонько ткнул, тот лежал на асфальте, точно приклеенный. Возможно, наш ежик потолкался бы подольше возле своего собрата, но он заметил, что по шоссе надвигается на него что-то круглое, сопровождаемое бурчанием мотора. А тут еще металлические голоса лягушек окликнули его, и он направился к ним.

Несколько дней спустя его внимание привлек еще один еж — такой же плоский, но разделенный на три равные части. Он лежал на обочине среди глубоких вмятин, оставленных гусеницами трактора. Зверек ткнул лапкой мордочку плоского ежа, мордочка шевельнулась, сдвинулась и повернулась к остальным частям тела. Это озадачило ежа. Рядом носились и сердито шипели зеленые мухи.