Избранное - [96]

В конце концов мать примирилась с судьбой. За порядочного крестьянина дочку уж, видать, не выдашь, но, если посылать ее на работы вместе с другими, может, и подцепит хоть какого-нибудь бедняка. А дальше, если уж так суждено, будут мытариться втроем.

Шли годы. Сверстницы Маковки повыходили замуж. И хотя с виду она казалась еще совсем юной, не сегодня-завтра стукнет двадцать, а это, по сути дела, уже взрослая девка, невозможно было и дальше отстранять ее от тяжелого крестьянского труда. И мать решила отправить ее на жатву. Пусть поработает лето на хуторе у Капоша.

Мужчины косили, а женщины вязали снопы, каждая за своим косцом. Маковка знала, что речь идет не только о хлебе на всю зиму, но и о ее чести, о том, выпадет лн ей осенью женское счастье или опять придется сидеть в девках, слушать насмешки да материнские сетования. Она старалась не отставать от других женщин, но в первый же день к полудню силы изменили ей. Слева и справа девушки пели и поддразнивали своих напарников, чтоб те поторапливались, а иначе получат серпом по ноге, Маковка же едва переводила дыхание, не поспевая за кривоногим плечистым батраком, который шел вперед и вперед, равномерно размахивая косой, и ни разу с ранней зари не обернулся. Косари встретили ее недоверчиво, с сомнением меряли ее с ног до головы взглядами, переговаривались друг с другом: «На что она нам, ей и до полудня не дотянуть!» Каждый старался сбагрить ее другому: «Иди за Нецей, он старый, а за мной скоро устанешь!» Женщины даже жаловались хозяину, но тот приказал ее принять и, если устанет, дать ей работу полегче — пусть идет к котлу, чистит картошку да делает клецки. Она же крепилась, не хотела бросать работу раньше срока, старалась изо всех сил, хотя поясницу ломило, колени дрожали и серп казался непомерно тяжелым, словно каменным. Но ближе к полудню, когда от земли и взмокших рубах начал подыматься пар, она все чаще и чаще хваталась за спину и все ниже натягивала платок на глаза, чтобы скрыть слезы и капельки холодного пота на побледневшем лице. Одна из женщин крикнула:

— Эй, люди, поставьте-ка перед девкой парня, а не женатого мужика, может, хоть он будет ее притягивать, а то вишь как отстает!

Маковка споткнулась раз, другой и упала лицом в жесткую солому.

Наступило замешательство. Помчались за холодной водой, прибежала мать от своего котла. Даже старый господин откуда-то появился и пресек насмешки.

— Ну, чего раскаркались? Первый раз девчонка работает!

Мать трясла ее, негодуя от срама и опасаясь, как бы дочь не сочли припадочной.

— Вставай, ничего особенного! И со мной вначале так было, а теперь не уступлю ни одной батрачке!

Мужчины смотрели на девушку с презрением, а женщины как будто и жалели: надо же, какая хрупкая да нежная!

— Не для крестьянской ты жизни, дочка. Тебе бы швеей быть или шляпы для господ делать.

— Э, детка, уж если ты за мной не можешь поспеть — поищи кого поплоше меня, да только, пожалуй, не сыщешь! — говорил батрак Прока, выбивая о ладонь свою трубку.

— Ничего, ничего, Маковка, отдохни в холодке, а потом пойдешь потихоньку за мной, не бойся!

Маковка, которая все это время, не поднимая глаз, расправляла залитую водой юбку и прилипшую кофточку, взглянула на человека, впервые ласково обратившегося к ней. Йоя Американец скручивал цигарку и улыбался, всю ее закрывая своей огромной тенью. Это был тридцатилетний мужчина, большеголовый, со шрамом на левой скуле — память о войне, в которой он участвовал как американский доброволец. Блеск его золотого зуба и взгляд карих глаз напомнили Маковке городских господ и их комплименты. Этот человек вдруг показался ей таким близким, что по всему телу разлилось тепло, и, чтобы скрыть смущение и улыбку, она еще ниже нагнулась и отошла прочь.

В полдень, когда все собрались в тени огромного ореха на обед, Йоя снова подошел к девушке и встал возле нее, прислонившись к стволу дерева.

— Маковка!

Девушка испуганно подняла голову и опять покраснела.

— Живи ты в Америке, — продолжал Йоя, глядя на нее своими карими глазами и медленно выговаривая слово за словом, — на тебе тотчас бы женился какой-нибудь миллионер. Ходила бы ты в золоте и дорогих каменьях, разъезжала бы в автомобиле — вот какая ты красавица! Если я опять махну на заработки, поедешь со мной? А!

— Что ты, что ты такое говоришь! Вот услышит мать или твоя Кека!

— Сама не понимаешь, дурочка, как ты хороша!.. Ну да ладно, поговорим о другом…

После обеда Йоя велел своей жене поменяться местами с Маковкой. Пока, мол, Маковка не привыкнет к работе. Мужчины некоторое время посмеивались, но работа нелегкая, не до шуток, зато женщины не спускали глаз с Йои и Маковки и не переставая обменивались ехидными взглядами и колкостями на их счет.

— Ух ты, а я и не знала, какой наш Йоя кавалер.

— Небось в Америке выучился.

— И неужто там у всех мужиков такое доброе сердце?

— Эй, Кека, а ты покрась волосы в рыжий цвет — тоже будешь красавица, по американской моде!

— Не выйдет, милые, глаза-то у меня не выцветут, а там синие в цене. А мы, сами знаете, все черные и по-нашему любим, по-деревенски!

Йоя первый отзывался на все шутки, смеялся и еще прибавлял: действительно, мол, в Америке блондинки больше ценятся — вот такие, как Маковка. И он то и дело бросал косу и возвращался назад, чтобы помочь девушке. Маковке все это было ужасно неприятно, но в то же время в глубине души вскипало какое-то упрямство, да и самолюбию ее льстило, что на нее обратил внимание мужчина, который повидал на своем веку немало.