— Хочу послушать ваши разговоры, — сказала она. — О чем вы, мужчины, говорите между собой.
Я пришел к Амелио с гитарой, когда его матери не было дома. У него осталось немного вина, и мы выпили. Я положил гитару на кровать, он взял ее и стал перебирать струны. Я молчал, низко опустив голову, слушал, как струны звенят. «Если бы он умел играть, — подумал я, — он мог бы ходить на костылях по дворам и просить милостыню». И тут мне впервые пришло в голову, что все эти нищие, хромые, слепые, покрытые коростой старики, что стоят на углу улиц, были когда-то, как и Амелио, здоровыми, молодыми. Кто знает, задумывалась ли Линда над этим. Меня злость взяла, что она придет сюда сегодня.
Когда Амелио отдал мне гитару, я начал тихо наигрывать, словно был один в комнате, но постепенно так увлекся, что уже не мог остановиться, все играл и играл, и одна мелодия сменялась другой. Не знаю, понял ли Амелио мое настроение. Он был из тех, кому нравится слушать, как звучит гитара, смотреть, как быстро бегают пальцы, кого поражает ловкость исполнения, а не проникновенность. Он воспринимал мотив, но не красоту пассажа. И он все глядел на мои пальцы.
Вдруг я поднял голову и увидел в дверях Линду, она приложила палец к губам и с довольным видом усмехнулась.
Амелио приподнялся на локте.
Линда сразу же начала тараторить, что ее вот по утрам никто не будит игрой на гитаре, что мы с Амелио все делаем тайком, но теперь она хочет послушать, как я играю. Потом подошла к кровати, взглянула на Амелио, поправила одеяло. Заметила, что на полу стоит бутылка вина, но ничего не сказала. Я поднялся, чтобы она могла присесть на кровать.
— Чего это ты в такую рань пришла? — недовольным голосом спросил он. Потом снова лег и, казалось, успокоился.
Я понял, что мне надо уйти, да побыстрее, хотя теперь уже все равно. На шее у Линды был голубой шелковый шарф, и по комнате она ходила так уверенно, точно прожила здесь всю жизнь.
— Вы давно уже веселитесь? — неожиданно резко сказала она. — Научите и меня, как стать веселой. Ну а ты чего молчишь? — обратилась она ко мне. — Послушай, Пабло, ведь мы с тобой теперь на «ты», верно? Ты рассказал об этом Амелио?
Амелио молча смотрел в зеркало.
— Тебе неохота больше играть, да? — спросила Линда. — Пойду на кухню, приготовлю кофе. Буду оттуда слушать.
Она ушла на кухню. Гитара сразу стала какой-то тяжелой у меня в руках. Чего бы я не дал, чтобы оказаться сейчас на кухне.
— Поступай как знаешь, — сказал Амелио. — Если хочешь, поиграй еще.
Я сел на кровать и положил гитару на колени. Не играл, а лишь перебирал струны. Притворился, будто задумался и делаю это машинально. Амелио закурил сигарету. Из кухни доносилось позвякивание чашек. Потом Линда крикнула:
— Пабло, иди сюда, помоги мне!
Я столкнулся с ней в дверях и быстро взглянул на нее. В руках у Линды было две чашки, и она просила меня принести еще одну с кухни. Проходя, она задела меня бедром. Когда я вернулся, они уже беседовали.
— Тебе же лучше будет, если ты вместо вина будешь пить кофе.
— Да оставь ты меня в покое, — сказал Амелио.
Потом они заговорили о мотоцикле. Линда спросила, приходил ли к нему покупатель.
— Я сам сперва посмотрю, что стало с машиной, а потом уже буду с ним разговаривать, — ответил Амелио.
— У меня тоже нет ни гроша, — сказала Линда. — Кому хорошо живется, так это Пабло.
Она посмотрела на меня. Амелио тоже взглянул на меня.
— Что это ты не разговариваешь, не играешь, — смеясь, сказала Линда. — И на «ты» не хочешь со мной быть. Небось все думаешь, как помочь Амелио?
— При чем здесь это? — пробурчал Амелио.
Гитара лежала рядом на кровати. Я со злостью сказал:
— Так ты хочешь, чтобы я поиграл?
Снова зазвучала прежняя мелодия, но теперь я словно обезумел. Играл я негромко и сам не замечал, как бегали мои пальцы по струнам. И чем больше я играл, тем милее казалась мне мелодия, я наслаждался ею, но знал, что все это никому не нужно и что мне уже давно следовало уйти. Они слушали меня молча, и, когда я кончил, Линда скорчила гримаску. Амелио же сказал, что очень здорово у меня получилось.
— У тебя бывает желание потанцевать? — спросила Линда, взяв у него из рук чашку. — Помнишь, как мы танцевали у Джиджи под аккомпанемент гитары?
Амелио сразу оживился.
— Помнишь, — продолжала Линда, — было зверски холодно, все даже воротники подняли. А гитарист, чтобы согреть пальцы, окунал их в стаканчик с граппой.
— Тогда и улица вся обледенела, — сказал Амелио. — А ночью мы стали кататься на санках.
— Вот ведь сумасшедшие были. Вздумали в январе у самых ворот кататься на санках!
Линда подняла с пола газету и спросила:
— Ты что, газеты все подряд читаешь? — Потом сказала мне: — Он все туринские газеты выписывает.
Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.
— А вот Пабло вроде меня. Он газет в руки не берет.
— Ничего не теряет, — бросил Амелио.
Я не знал, как поступить. Не знал, надоел ли я Линде и догадался ли обо всем Амелио. Я смотрел, как они оживленно разговаривали. Мне хотелось бы быть сейчас далеко отсюда, на берегу По. Я представил себе Линду и Амелию одних в этой комнате. Поднялся и сказал:
— До свидания. Пойду домой.
