Избранное - [122]
«Если же ты к тому же и самка — о, тогда!.. Да, ты не отводишь глаз от новоявленного господина. Шлешь ему обворожительные улыбки, называешь милым его двойной подбородок, гладишь его тройное пузо и говоришь, какой он стройный мальчик, его желтые клыки называешь красивыми жемчужными зубами и нарекаешь его своим ангелом! Ты обнимаешь рукой его прущую из воротника заплывшую жиром шею, воркуешь на ухо, нежно дышишь, наигрываешь страсть за деньги, ах, даже млеешь от наслаждения за небольшое повышение цены».
«Если ты самец, так называемый мужчина — мужчина! смех, да и только! — какая бесстыдная ложь, ведь ты скопец, гермафродит, ты черт знает что такое, я даже не знаю, с чего начать, какой обрушить на тебя град обвинений в низости, подлости, — да что говорить! — ты лезешь в клоаку, копошишься в грязи и дерьме. Ну, какие слова найти для тебя? Ты монстр».
«Ты согласен стать еще мерзостней, еще грязней, вонючее, — ты слизываешь объедки, ешь отбросы, а подаешь яства, ты прислу-у-у-у-уживаешь! Ты готовишь ванну и сам не моешься, ты, в конечном счете, толкаешь на бесчестье свою дочь, ты живешь с женой, зная, что она досталась тебе лишь потому, что не нужна была им; ты плодишь детей на произвол судьбы, наперед зная их жребий, ты вызубриваешь только то, чему тебя учат, ты боишься правды, — все, воистину все ты делаешь ради денег. Да что там! Ты ведь и убиваешь за деньги, — убиваешь даже таких, как ты сам. За два пятьдесят. Ты слушаешь оперу с поющими королями и графами, да еще им и рукоплещешь, ты смотришь балет и с почтением думаешь о великом герцоге, с которым спит та самая Преображенская; ты восхищаешься Реймским собором, ты упиваешься звоном колоколов, плачешь на похоронах, ты читаешь книги, в которых все против тебя, более того, — если можешь, ты и сам пишешь такие книги, за деньги, за два пятьдесят, а то и за меньшие, ты помогаешь гасить пожар, ты, ты безумный мерзавец, ты самоубийца, растлитель своего потомства на протяжении тысячелетий. За деньги ты взвиваешься ввысь, за деньги же падаешь, но не высоты ты ищешь, взлетая, и не смерти — падая, ты жаждешь только прислуживать другим. Ты любишь за деньги и за любовь платишь деньгами, платишь за тело и за душу, и на участливый вопрос «болит ли еще у тебя голова, бьется ли еще тревожно твое сердце?» — спешишь открыть кошелек. Ты вступаешь в ряды и в армии встаешь во фрунт. Ты готов убивать за деньги, и вовсе не для собственного удовольствия; за деньги ты идешь убивать и подыхать, в конечном счете и гневом ты пылаешь тоже за деньги, и «противника» ненавидишь за деньги, с уже искренней страстью вонзая в него свой штык — за деньги, прислужничая, всегда для других, ты всерьез лезешь на удочку, даешь себя облапошить, восторгаешься за деньги, за один пенгё, за два пятьдесят, ты превращаешься в идиота, становишься тупее, чем ты есть, — всё за деньги, за деньги. Тебя вздергивают на виселице — за деньги, вешаешь ты сам — за деньги, и вешаешь всегда себе подобных, ради других, прислужничая им; ты глазеешь, когда вещают, ты трепещешь, сладкий ужас пронизывает тебя, ты читаешь приговоры, ты одобряешь, ты убаюкиваешься, ты все понимаешь за деньги, покорно идешь в тюрьму и балдеешь от счастья, выходя из нее, ты хочешь жить, радуешься солнечному свету, солнцу, которое изо дня в день льет свет на твое унижение и по вечерам валится за горизонт с ликом, пылающим от стыда. О господи! Эта лавина обвинений могла бы превзойти Ниагару и, если ты не изменишься, она будет изливаться, сотрясая небесную твердь, до скончания веков».
«За деньги. За сущую мелочь, за один пенгё, за два пятьдесят, за одну иену, за шиллинг, доллар, франк, лиру, не все ли равно — лишь бы за деньги, которые для тебя означают ночлежку, дрянное пойло, обноски, червивые объедки, потугу импотента, чахоточного ублюдка, на лице которого ломброзианские[51] стигматы каторжного труда и преступности — за деньги, которые для тебя и есть жалкая твоя жизнь. За деньги!»
«Только спокойно! Денег ты от меня не получишь, ни гроша. Но урок сейчас кончится. Первый урок заключает в себе ровно столько, сколько выдержит твой умишко. Вижу, ты понял, вон как дрожишь и рад бы, вижу, влепить затрещину».
«Но не мне, не мне, достопочтенный ближний, или как тебя там! Не мне. С этим ты, пожалуй, подзапоздал. Вначале следовало, — в адамову пору. Вот тогда надо было взять себе в ум и устыдиться. А ты только что вставал на колени. Тебе бы у истоков времен возгореться гневом! Праживотному следовало убить другое праживотное, но не за деньги, не за мелкие блага, не за объедки и не прислужничая, как это и случилось, а бескорыстно, по-человечьи. Когда праживотное подставило свою мохнатую грудь другому праживотному, чтобы то ее почесало, — вот тогда и надо было, и немедля. Сказать «нет!» и вонзить каменный нож по самую рукоять. А если оно оказалось бы сильнее, то еще проще, — умер бы ты. А ты сейчас, вот только что, вставал на колени ради одного пенгё. Ты должен был умереть, а вместо этого почесал мохнатую грудь и тем отравил человечеству все и вся на шестьдесят тысяч лет вперед. Не надо было лобызать его лапу. И ногу не надо было. Не следовало биться лбом оземь, ползать в пыли. Не таскал бы тяжестей. Не пас скот. Зачем? Открыл бы загон, — пусть себе бежит на все четыре стороны. Не шлифовал бы ты камни, не подбрасывал бы в костер дров, — пусть бы погас, чтобы в мире воцарились холод и мрак. Зачем свет, если ты становишься на колени, клянчишь и лижешь руки. И не надо было тащить телегу, брать оружие, истреблять крапиву, слюнявить полы пурпурных мантий. Не следовало есть. Не нужно было дышать. Сесть бы тебе тогда куда-нибудь и сидеть неподвижно, безмолвно, без еды и питья, до самой смерти. Да лучше бы сгинул ты! Что говорить, столько всего мог бы ты сделать. Саданул бы мухобойкой по лысине Юлия Цезаря; плюнул бы в тарелку господина Лукулла; поотравил бы своей плотью рыб, когда Ведий Поллион
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.