Избранное - [123]
«В начале начал. Но и с тех пор в каждую минуту, в каждую секунду у тебя была возможность устыдиться, решиться и воскликнуть: «Нет, нет, нет!» Учение об экономической необходимости неверно. Оно было трусостью, и только. Нет, нет и нет. Вынесем наши скамеечки на улицу, все, как один, и будем чистить друг другу ботинки. Вот так! Впрочем, лучше бы ты умер, ведь и так ты умирал шестьдесят тысяч лет подряд, умирал в нищете, страдании, стыде и унижении, умирал гадко, бесславно, оставляя после себя одни проклятия, одни поражения».
«Впрочем, я на тебя не сержусь, ты мне не противен, приди в себя, ведь твой грех — это и мой грех. Насчет денег, то есть двух пятидесяти, я просто пошутил. Дать их тебе не могу, у самого нет. Все, что у меня есть, вот этот пенгё, который мы и разделим поровну. Я закончил свои наставления и ударяю тебя по плечу: передай другим! Подходящий случай для этого имеется в любой момент».
1928
Перевод А. Науменко.
Доходный дом
Улица Харшфа, 70. Четырехэтажный дом то ли серого, то ли желтушного цвета, скорее грязно-бурого, словом, обычного цвета всех доходных домов. До десяти вечера ворота открыты; после десяти — за вход десять филлеров, после полуночи — двадцать филлеров. Лучше переплатить, не переплатишь — дворник не здоровается. Отпираются ворота в шесть утра, и изобретатель автоматических подтяжек и резиновых носовых платков, не нуждающихся в стирке, прогуляв перед домом до шести утра, может вернуться в свою нору бесплатно.
Три часа пополудни. В ворота входит черноусый мужчина. Двор почти просторен. В квартирах нижнего этажа можно даже читать, целую Библию прочесть можно, — если непрерывно жечь электричество.
По крыше ползет кошка. Иногда она выгибает спину и волнообразно шевелит хвостом. До сих пор в доме жили четыре кошки, ныне остались только три, одну дети затащили вчера в нумер четвертый нижнего этажа и в отсутствие родителей замучили до смерти.
По крыше гуляет рабочий-кровельщик. Мастер-кровельщик гуляет внизу по улице, но не по улице Харшфа, а по другой, ибо проживает со своей дражайшей семьей на улице Кёфараго и гуляет, следовательно, по улице Кохари, вдали от теплого семейного очага, потому что весна пришла. Гуляет уже эдак с полчаса, шастает туда-сюда, Муцушка, как видно, запаздывает.
Из крыши торчат короткие трубы. Одни дымят, а другие, напротив, не дымят.
Под крышей прямоугольником раскинулась подловка, на подловке валяются в ящиках черепа керосиновых ламп, люстра, разбитый утюг, замызганные книжки, в углу приставлено три медных прута для занавесок. Пыль, паутина, на бельевой веревке висят три нижние рубашки вдовы Куцора. Коридор, дощатый пол скрипит и хлопает под ногами; двери, сколоченные из реек; на дверях висячие замки, — если бы не они, то госпожа Тисар давно бы украла рубашки госпожи Куцора. А госпожа Куцора украла бы медные прутья госпожи Тисар, а также ее простыню и наволочку да прихватила бы из квартиры — нож, ложку, тарелку, деньги, жизнь и глаз из черепной пазухи госпожи Тисар. Вдова Куцора обворовывала бы госпожу Тисар, госпожа Тисар — госпожу Куцора, Вайс — Бараи, Бараи — Вайса: слава богу, что есть ключ и замок, амбарный замок, колючая проволока, револьвер в тумбочке, жандарм на углу и тюрьма на улице Марко.
Черноусый мужчина вошел в подъезд. На голове — новая светло-серая шляпа, одет в полупальто мешочного цвета, брюки — отутюжены, весело поскрипывают желтые полуботинки.
Четвертый этаж — под самой крышей. Четвертый этаж, 42. Комната с кухней. Дома никого нет. В щелях и трещинах кроватных досок уютно копошатся клопы, под кухонной плитой и за деревянным ящиком у стены — тараканы. В комнате — двустворчатый полированный коричневый шкаф, — в исполнительном протоколе все так и записано. Шкаф содержит семь ломбардных квитанций, аккуратно сложенных в порядке истечения. Хлюпает кран на кухне, вот уже семь недель, как он свернут. «Это ты виноват, что слесаря не на что вызвать, ты, голодранец, ты! Сколько раз говорила, не трожь, опять скрутишь, если нужна вода, скажи мне!» Дверь кухни закрыта, квадратное окно над дверью отворено — через него валит наружу кухонный смрад. Снаружи вонь не столь острая, но гораздо более разнообразная, так что сколько бы смрада ни выходило из кухни, его всегда остается достаточно, чтобы служить своеобразным оборонительным средством против всех и всяческих врагов: нищих, агентов по продаже в рассрочку и распространителей подписок, тех, что выписывают счета за свет, налоговых инспекторов и кредиторов. Был случай, когда один кредитор, задохнувшись, обратился в бегство, бормоча спертым голосом, что придет на следующей неделе. Лица, которые что-то приносят: деньги, работу, подарок, даже просто хорошую новость, — приходят, как говорит опыт, в среднем раз в двести лет, а так как дом был построен anno 1882, то такой гость, очень может быть, заставит себя ждать еще сто сорок девять лет.
