Избранное - [120]
Ферко удалось уговорить. Сначала он противился, твердил, что не пойдет, хоть ему золотом за овес заплати. Но, узнав, что на ужин одна простокваша, сдался: парень терпеть не мог простокваши… Итак, достали испытанный кривой гвоздь, открыли им дверь чердака, выгребли немного овса — сколько Ферко мог донести в залатанном мешке — и, так как начало темнеть, отправили парня в путь: за полтора часа управится, сходит туда и обратно.
Пастух вышел из дома навстречу подпаску — тот уже гнал коров; батрак пошел в хлев; старуха принялась болтать с молодкой о том о сем; молодка, разглядывая свои вконец истрепанные домашние туфли, поинтересовалась, когда будет ярмарка в Вече, и тут же подумала, что на ярмарке, быть может, встретится со светловолосым жандармом: очень уж молодцеватый парень, и лицо у него красивое. Она, конечно, увидит его, ведь на ярмарке жандармы знай ходят взад-вперед — за порядком следят, чтоб не случилось где-нибудь драки.
1917
Перевод Е. Тумаркиной.
Волк и овечка
На опушку леса с жутким воем вломились волки. Их томила жажда, они сквернословили, бранили какой-то разбойный народ, но вот кто-то из них увидел резво журчащий ручей. Бросились волки всей стаей к ручью, наклонились и принялись жадно пить, черпая прозрачную воду жестянками, а то и просто горстями. Вдруг один волк вскинул голову, выкатил глаза, и ноздри его широко раздулись, — так бывает, когда волк учует запах ягненка; и правда, неподалеку от них из того же ручья пила воду какая-то кроткая овечка. Поделившись с товарищами открытием, волк немедленно подал рапорт главному Волку. Волки выпрямились и с просиявшими мордами устремили глаза на овцу.
— Эй! — крикнул какой-то волк.
— Эй! — словно свист стрелы, пронесшейся у самого уха. Робкая овца содрогнулась. Она все поняла, но не шевельнулась и сделала вид, будто не слышит или же не догадывается, что окрик относится к ней. Сохранять неподвижность ей было нетрудно — от неожиданности и страха она на миг помертвела.
— Эй! — снова резко взвизгнул голос.
— Эй, мошенница! Эй!
Машинально, как всегда повинуясь, овца выпрямилась и стала смотреть на волков.
— Тащи к нам ближе овечью шкуру!
— Zu mir![49]
Как не хотелось овечке двигаться. Как ей хотелось с головой уйти в воду и никогда больше не всплыть. Тяжко было у нее на душе.
Но вот опять позвал ее Волк.
— Ну иди же сюда, иди! — сказал он фальцетом, почти дружелюбно.
Овечка шагнула. Зов звучал так беззлобно, что в груди ее слабо затлела надежда. Она шагнула и медленно, очень медленно пошла к волкам. А волчьи глаза горели, волки глотали слюнки.
Овца подошла и остановилась. Она стояла перед стаей смятенная, с непокрытой головой. И тогда Волк с улыбкой спросил:
— Почему ты воду мутишь, когда мы пьем?
Позабыв об опасности, овца смело ответила:
— Я не мутила воду. Я не могла ее замутить, ведь вы наверху, а я внизу.
— Ах, да! Superior stabat lupus[50]. Вполне справедливо, вполне.
И Волк засмеялся. Ему вторил хриплый воющий хор.
— Зато в прошлом году ты на нас клеветала.
— Да нет же, нет… Упаси меня бог! — торопливо защищалась овечка. — Как могла я на вас клеветать, когда в прошлом году вас тут и не было.
Снова Волк засмеялся бессердечным звенящим смехом.
— Да, это верно. В прошлом году мы действительно были где-то у черта на куличках. Хм… Но если не в прошлом, тогда, черт возьми, ты клеветала на нас в этом. В это-о-ом! А если не ты, то твой отец. Или мать, или брат, или кто-то еще из вашей гнусной семьи. Ты или твои товарищи, твои сообщники — все равно!
Волк был бледен, глаза волчьи сверкали, обычно звонкий голос теперь дребезжал. Овечка много слышала о волках, и сейчас ей страшно хотелось в отчаянье завизжать, броситься на колени, вопить, рыдать, умолять. Но она была совсем обессилена и потому не двигалась и молчала. А волки подтягивались все ближе; вот они обступили ее плотным кольцом и некоторые даже хрипели, подстегиваемые плотоядным желанием; мускулы у них подергивались; один уже щелкал зубами, и у всех вокруг пастей и носов зеленым светом вспыхивало серное дыхание.
Овца оцепенело молчала. Какой-то волк взвыл:
— Ты что, рот себе залепила? Мы тебе его живо разлепим.
«Мы тебе его живо разлепим», — стучало в мозгу овечки; из глаз ее хлынули слезы и закапали часто-часто, И тогда, прерывая слова рыданьем, она заблеяла, забормотала:
— Нет от-тца у меня. Я си-ирота. И ма-ать моя давно умерла. Был еще брат, но погиб на во-ойне.
— Погиб? — переспросил какой-то волк с леденящей кровь иронией.
— Выходит, ты не мутила воду, нет у тебя ни матери, ни отца, и брата нет, ничего у тебя нет, ничего ты не делала, ты невинна, чиста, как новорожденный агнец.
— Да, да, всегда к вашим услугам, — проблеяла овца, и снова в ней слабо замерцала надежда.
— Гм. Так… Значит, ты не ты, и грехов у тебя никаких… Значит, ты все отрицаешь. А я, значит… лгу?!
Застыла овца. И тут один волк с силой ударил ее по глазам. Удар был так страшен, что один глаз у овцы выскочил. Волк взвыл от хищного наслаждения.
— Значит, их благородие лжет? Ах, ты…
— Лжет или не лжет?
Снова страшный удар, и овечий глаз лопнул. Волчья стая хором взвыла.
— Не лжет, — задыхаясь, пролепетала овца.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.