Избранное - [2]

В мире бушевала гроза, а сюда, на камни Тазги, доносился лишь приглушенный рокот. Но жители Тазги различили в нем громовые раскаты приближавшейся второй мировой войны.

«…Ждали войну… Люди словно устали от уверенности, что завтра будет то же, что и вчера… Над Тазгой дул какой-то тлетворный ветер».

Та, не их, война не обошла Тазгу. Юноши получили однажды «по грязно-белому конверту», «оказались приписанными к Девятому пехотному полку», прошли одиннадцать месяцев муштры во время «странной войны», восхищаясь неприступностью «линии Мажино», когда она уже была обойдена… И опять вернулись в Тазгу «терпеть свою нищету, как вол терпит ярмо». Но война продолжалась. О ней говорили, спорили, сидя на каменных скамьях перед мечетью. «В мире… глубоко потрясенном, каждый искал путей к возрождению: одни вспоминали былое величие ислама и мечтали воскресить его с помощью новых средств; другие, работавшие бок о бок с французами, помышляли о всемирном союзе пролетариев; были и те, кто ни о чем не думал, такие, кто копил деньги…»

Чахла и тлела человеческая надежда. Но не умерла, не сотлела вся в голубых сумерках, выползавших из ущелий на деревенскую площадь. Последние слова героя «Забытого холма» Мокрана: «Конечно, мне будет туго, знаю; но я все-таки дойду туда, куда должен. Иначе — нет в мире справедливости».

Мокран гибнет на занесенном снегом перевале. Значит ли это, что он проиграл? Что нет будущего, нет права на жизнь у Тазги, у Игзера (горной деревни, где происходит действие другого романа Мулуда Маммери — «Сон праведника»[3]). Нет, конечно, не значит.

И «Холм» и «Сон» посвящены эпохе пробуждения Алжира в годы второй мировой войны от колониального летаргического забытья. Война оказала огромное воздействие на алжирское общество, столкнув многих, кто прежде рождался и умирал, ни разу не покинув своей деревни, с незнакомой жизнью, с другими странами, людьми, с новыми мыслями и взглядами. Алжирцы, часто жертвуя жизнью, помогали колонизаторам воевать, и это заставило их задуматься: разве не должно было равенство на поле боя привести к равенству в мире, в труде, к такой же свободе для алжирцев, как та, какую они помогли добыть в огне французам? Новые надежды оказались мертворожденными, сменились отчаянием и гневом. Гневом, с которого начинается мужество. Герой романа «Сон праведника» Арезки в самый драматический момент своей жизни произносит: «Зарю надо добывать из толщи ночи, даже если поначалу кажется, что заря в эту ночь погрузилась безвозвратно».

«Третьим определяющим событием» в жизни Маммери явилась Алжирская национально-освободительная война, начавшаяся на рассвете 1 ноября 1954 года выстрелами в горах Ореса.

«Освободительная война стала для меня своего рода завершением и преображением всего, что я до тех пор видел, ибо она открывала народу дорогу в то, что называется так просто: жизнь».

…Мы познакомились вскоре после того, как алжирцы добыли свою зарю из толщи колониальной ночи, завоевали свободу, жизнь. Пришел час эйфории, романтического оптимизма, когда, кажется, нет ничего невозможного, потому что земля — наша, небо — наше, море — наше, будущее — наше; одно счастливое будущее, на всех поровну. Потом выяснится, что и на своей земле, под своим флагом жить трудно, что поровну не получается, что будущее не торопится и что оно не совсем такое, каким грезилось в партизанских отрядах, в гротах Ореса и Кабилии. Но пока люди радостно и дружно шагали по широкой тропе, через перевал, очищенный от завалов.

Встречи, встречи, встречи. Тех, кто воевал в горах или городах, тех, кто собирал деньги на революцию на заводах в парижских предместьях и теперь поспешил домой, тех, кого победа уберегла от гильотины в тюрьме Барберус, тех, кто уцелел под руинами университетской библиотеки, взорванной оасовцами[4]-фашистами…

Мулуд Маммери вернулся из Марокко, куда был вынужден уехать на третьем году освободительной войны. И вот теперь мы встречались с ним на митингах, на которых первый президент демократического Алжира, переходя то с арабского на французский, то с французского на арабский (был когда-то капралом во французской армии), воспламенял толпы, зовя их — уже! — к социализму. Встречались в редакциях газет, которым не хватало полос для лавины новостей, в университетских аудиториях и коридорах, где его плотно осаждали возбужденные студенты, в возникшем из небытия Национальном театре, в маленьких кафе на улице, названной именем героя революции Дидуша Мурада, где за каждым столиком митинговали. Мулуда знали, казалось, все в этом огромном, шумном, очнувшемся к жизни городе. Люди, знавшие его ближе, чем я, сказали, что он работает над начатым еще в Марокко романом. Это будет первый роман алжирца об алжирской войне. Сейчас писатель бережно собирал рассказы, воспоминания, легенды о войне, в которых сливались нежная любовь к вновь обретенной ценой великой крови родине, скорбь о павших в бою, головокружение от непривычной свободы, презрение к слабым духом, не выдержавшим испытаний, ненависть к карателям, сжигавшим деревни в горах Кабилии, к фашистам из ОАС, которые так и не смирились с утратой «французского» Алжира…