Избранное - [5]

Легкий ветерок донес до нас чуть слышные сухие и редкие удары барабана и обрывки плясовой мелодии, которую пело несколько голосов. То был хор ватаги Уали — сехджа[5], как они говорят.

— Вот счастливцы, — сказал Менаш. — Этим-то на все наплевать.

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего… А знаешь, у кого я был? У Давды.

— В самом деле?

— Ты, вероятно, заметил у нее в окне свет?

— Заметил.

— Я сидел у нее с самого захода солнца — целый час, а может, и больше… или меньше, сам не знаю.

— Да ведь уж больше двух часов, как зашло солнце.

— Значит, я пробыл у нее больше двух часов.

— А где Акли?

— Пошел на помолвку Секуры и Ибрагима. Я знал, что Акли вернется домой поздно, но думал, что застану там вас всех. В такой день все вы должны были там быть, а никого не было.

— Мы не знали. Что же ты нам не сказал?

— Эх-ха! Ихиа! — гремела вдали сехджа. Теперь можно было смутно различать напевы, которые доносил до нас ветерок.

Менаш, по-видимому, не слышал меня. Он понесся напрямик, как раненый вепрь.

— Я не хотел к ней идти! Я не был у нее ни разу с тех пор, как возвратился из Феса.

Луна скрылась за минаретом. В темноте я не видел ничего, кроме лица Менаша, да и то плохо.

— Она сама меня позвала. Мне надо бы отказаться, но теперь уже поздно об этом говорить. Сначала она попросила продать кому-нибудь ее серебряную брошку, потом разговор перешел на другое. Я остался выпить кофе. Все порывался уйти, но все сидел.

Менаш сам не заметил, как уронил трость. Я нагнулся, чтобы поднять ее.

— Я понимаю, что ты думаешь. Ты думаешь, я негодяй; порядочные люди к молодой женщине не ходят, тем более, когда мужа нет дома. Но говорю тебе: она сама меня позвала.

— И удерживала тебя тоже она?

— Да. Первый раз, когда я собрался уйти, она предложила сварить кофе… А второй раз она… я…

— Так что же второй раз?

— Она стала мыть голову.

Я подскочил. Я вдруг представил себе, как Давда сушит волосы над огнем. Однажды она уже разыграла эту сцену передо мной, поэтому я сразу же раскусил ее затею, прежде чем Менаш объяснил мне, что именно произошло.

— А что в этом дурного? Женщина не должна показываться мужчине с непокрытой головой? Ну а передо мной появилась — и что же из этого? Я не какой-нибудь старый хрыч и считаю, что это дурацкий предрассудок. Да и она так считает.

— Тоже считает, что это дурацкий предрассудок? Поздравляю!

— Она позволяет себе это потому, что я не такой, как другие, так по крайней мере она сказала. Я прикоснулся к ее волосам, Мокран. Ах, какие у нее волосы!

— Что такое?

— У нее есть один седой волосок, и она хотела показать его мне. Ах, какие роскошные волосы!

Прикосновение к волосам Давды произвело на него такое сильное впечатление, что он не находил слов и лишь повторял: «Какие волосы!»

Слабый ветерок принес запах духов. То были духи Акли. Раз муж Давды появился где-то поблизости, благоразумнее было отложить наш разговор, и на этот раз Менаш меня понял.

— Это не от него так пахнет, — сказал он. — Пахнет от меня. Когда волосы у нее высохли, она их надушила, а заодно надушила и мои.

Мне любопытно было знать, как далеко зашел Менаш в своей борьбе с предрассудками, если он даже позволил себя надушить.

Я уже хотел было задать ему этот вопрос, как в темноте послышались торопливые шаги и, еще прежде, чем мы увидели самого Акли, до нас донесся его громкий голос:

— О чем вы тут толкуете, молодые люди?

— О Самсоне и Далиле, — ответил Менаш вызывающе, словно искал ссоры. — Не так ли, Мокран?

— Почти что так, — подтвердил я, чтобы спасти положение и вместе с тем не слишком исказить истину.

Акли не имел о Самсоне и Далиле ни малейшего понятия, но, как истый поборник просвещения, не хотел подать виду, что он чего-то не знает. Он принял мой ответ за тонкую шутку и разразился громким хохотом.

— До чего же ты остроумен, — сказал мне Менаш, раздраженный смехом Акли.

Я поспешил перевести разговор на другое.

— Откуда ты так поздно, Акли? — спросил я.

— Как бы ни был умен человек, все же в его жизни бывают случаи, когда, невзирая на принципы, указующие ему путь, как маяк — кораблю, ему приходится подчиняться требованиям общества; в один день не побороть всех этих допотопных предрассудков, тем более если действуешь в одиночку.

Акли подливал масла в огонь. Я понял это по явному нетерпению Менаша, не выносившего болтовни Акли: тот умел говорить подолгу, ничего не говоря. Я снова сделал попытку отвести грозу:

— Говорят, Секуру выдают за Ибрагима?

— Да. Очень жаль, что у нас еще не искоренен варварский обычай сочетать два существа, чуждых друг другу, — ответил он.

— Почему бы дураку не жениться на умной и красивой девушке? Это случается изо дня в день. Да за примером и ходить недалеко, — вставил Менаш.

Но просвещенный ум Акли был недоступен для такого рода намеков.

— Уже условились о приданом: десять тысяч франков и десять мешков зерна. Свадьбу сыграем в конце осени, — продолжал он как ни в чем не бывало.

Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь, и в темноте зазвучали его удаляющиеся шаги.

Тут с Менашем начался прямо-таки припадок.

— Вот болван, вот скотина! — кричал он в исступлении. А когда мы услышали мелодичный голос Давды, которая что-то отвечала вошедшему мужу, Менаш заткнул себе рот краешком бурнуса, чтобы не завопить подобно одержимому.