Избранное - [26]

Шрифт
Интервал

Ийаш выходил пройтись часам к восьми вечера, освободясь в редакции. С единственным своим другом — улыбчивым, краснощеким и сметливым еврейским юношей Ференцем Фрейндом, который его понимал, поощрял и сам пописывал, любил побродить он по переулкам. Но обыкновенно гулял один, как и на этот раз.

Нежданная встреча с Миклошем накануне в театре, хоть и мимолетная, долго не шла у Акоша из головы. Когда-то ведь он на колени его себе сажал, награждал подзатыльниками. Но это было давно. Об этом он ему не напомнил, да и Миклош, наверно, уже все позабыл.

А было время, когда Вайкаи часто хаживал к Ийашам на их гостеприимную тарлигетскую виллу, пока одно зловещее обстоятельство не разметало эту блестящую, хорошо известную в городе семью.

Однажды вечером к отцу Миклоша, Яношу Ийашу, принадлежавшему к самым верхам комитатского общества, явились два детектива и прямо с виллы увезли его в полицию. Там его задержали.

Случай был загадочный. Ведь само имя, не говоря уже о состоянии, служило порукой его порядочности. Не секрет, что он много тратил, случалось, и в карты играл, но все его знали как человека исключительной честности. Уверяли, что это просто ошибка, сговор тайных недоброжелателей, а улик против него нет никаких. Дело в том, что Ийаш через посредников продал одно из своих имений и те уже получили деньги от первого покупателя: сто пятьдесят тысяч форинтов; но подвернулся другой, предложивший больше, и они заключили сделку с ним. Тогда первый в отместку за ускользнувшее имение донес якобы на Ийаша, утверждая, будто денег обратно не получал, а покупка уже и в земельный кадастр занесена.

Подробности публика представляла довольно смутно. Дошло ли до суда, никто не знал. Фактом, однако, остается, что подследственного держали под арестом и не выпускали ни под какой залог. Только через полтора года вышел старик из тюрьмы и, сломленный нравственно и физически, уехал за границу, где и умер. Жена же еще во время его заключения скончалась от пережитых волнений.

Занимались в свое время этим делом и газеты. Особенно когда за трагедией отца последовала трагедия старшего сына, Ене, служившего лейтенантом-гонведом в Шарсеге. На основании круживших в городе слухов и его вызвали на суд чести: выяснить, достоин ли он после всего случившегося офицерского темляка. Но Ене, не дожидаясь разбирательства, отправился в одно прекрасное утро в родовое тарлигетское поместье и там под большим ореховым деревом застрелился из своего офицерского пистолета. «Это самое малое, что могу я отдать за честь моего отца», — стояло в записке, которую приколол он к свой атилле[32].

Всю землю и виллу между тем продали, а деньги прожили; семья распалась.

Остался один пятнадцатилетний Миклош, которого родственники взяли к себе на хутор. Там скакал он верхом, развивал мускулатуру, ел и спал вволю, а потом записался в Коложварский университет на юридический. Но экзамены сдавать не стал, а изучил английский и, когда шум, вызванный скандалом, поулегся, объявился ко всеобщему удивлению в Шарсеге в качестве журналиста.

Миклош мало с кем встречался из-за двусмысленного своего положения. И Фюзеш его задирал, восстанавливая всех против него, и в клуб его не принимали. Поэтому утро он проводил в кофейной, обложившись газетами, а вечерами закрывался у себя в меблированной комнате и писал. За ним укрепилась репутация оригинала, поклонника новейшего художественного направления — «сецессиона»[33]. Он и сейчас бродил, вынашивая стихотворение, которое брезжило в голове. Но надежда, что оно наконец выльется, не оправдывалась. Сколько ни кружил он по улицам, вместо слов шел один избитый, надоевший, пустопорожний шлак.

Был он в английском костюме, узком лиловом галстуке, с непокрытой головой и мягкой шляпой в руке. Каштановые волосы пышной волной ниспадали на его крутой лоб, придавая лицу неизъяснимо юное выражение.

Подняв глаза, он увидел супружескую чету и поспешил навстречу. Застенчивое молчание Акоша еще вчера пришлось Ийашу по душе, и, подойдя, он протянул ему руку.

— Сервус, дорогой дядюшка Акош.

Тот ответил сердечным пожатием, словно от лица всех прося прощения за случившееся.

— Сервус, братец, сервус, дорогой.

— Вы куда? — в нерешительности постояв, спросил Ийаш.

— Домой.

И не зная, как поступить, устав уже выжимать из себя стихотворение, Ийаш присоединился к ним.

— Если позволите…

Акош поклонился. Г-жа Вайкаи растерянно смотрела на Ийаша. Все молодые люди повергали ее в растерянность.

Они шли в теплых вечерних сумерках между рядами неподвижных домов, которые застыли с некоей даже аффектацией, будто у них было еще что-то впереди.

— Много дела в редакции? — спросил Акош, чтобы сказать что-нибудь.

— Достаточно.

— Могу себе представить. Газету каждый день делать. Статьи писать. В такое трудное время, когда все перевернулось. Стачки эти, дело Дрейфуса.

— В Бразилии пять тысяч рабочих бастует, — робко вставила мать.

— Где? — переспросил Миклош.

— В Бразилии, — уверенно объяснил Акош. — На днях мы в столичной газете читали.

— А-а. Может быть. Мне тоже припоминается, — рассеянно протянул Ийаш и вздохнул. — Только сейчас я не над этим работаю.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.