Избранное - [25]

Сам губернатор оценил намек и, первый подавая пример, соизволил похлопать в ладоши, показывая, что благосклонно принимает строгую, но справедливую критику неполадков.

Вскочил он — мгновенно, как автомат, — лишь когда и памятник Хенци, и черно-желтое знамя тоже были объявлены «ужасными». Вскочил и отпрянул в глубь ложи. Большего он не мог себе позволить. Престиж венгерского правительства, которое он представлял, тоже как-никак надо соблюсти.

В этой накаленной атмосфере окончился спектакль. С недоумением смотрел Акош, как занавес опускается в последний раз и публика устремляется в гардероб.

Несколько мгновений оставался он на месте, глядя в программу и потирая руки. Достал из наружного кармана сюртука сложенный вчетверо носовой платок, вытер разгоряченное лицо. Жена шарила по стульям в поисках сумочки.

Когда они спустились, давки внизу уже не было.

Стоявший у кассы Арачи елейно с ними поздоровался и пожал Акошу руку. Тот с восхищением отозвался о спектакле, пообещав еще прийти с женой. Но тут распахнулась дверь и к директору порхнула примадонна.

Она даже не смыла грима и, торопясь куда-то, завернулась только в легкую шелковую накидку.

Старик уставился на нее в нерешительности.

Арачи его представил.

Акош поклонился — разве чуть небрежней, чем губернатору перед спектаклем, и, так как артистка протянула ему руку, принял ее.

— Поздравляю. Вы… вы были великолепны, — пробормотал он.

— Ну что вы, — заскромничала артистка.

— Нет, нет… Я, знаете, не имею привычки комплименты говорить. Просто великолепно.

— Правда? — спросила Ольга Орос и рассмеялась хрипловатым своим смехом.

Одуряющим ароматом веяло от нее — запахом новых, модных духов «Гелиотроп».

Приятная, мягкая ручка на несколько мгновений задержалась в руке старика. И он вернулся к жене, которая поджидала его у подъезда.

— Совершенно так же смеется, как на сцене, — отметила она.

— Да, очень натурально играет, очень.

Побрели домой. Было еще совсем тепло.

— Говорят, она в Зани влюблена, — на площади Сечени нарушила молчание г-жа Вайкаи.

— Нет. В Дани Караса, — возразил Акош. — И замуж выходит за него.

В эту минуту мимо пронеслось открытое ландо, запряженное парой отличных, сытых гнедых. В нем рядышком сидели Ольга Орос и Дани Карас.

Двое стариков уставились им вслед.

Глава седьмая, в которой со стариками беседует один неоперившийся провинциальный поэт

Во вторник стол их в «Короле венгерском», который приберегал для них обер-кельнер, остался незанятым.

Акош обедал у губернатора. А жена, воспользовавшись случаем, пошла к своей старой знакомой, председательнице католической женской лиги, вдове-полковнице Захоцкой. У нее каждый вторник собирались дамы — за компотом, за кофе со сливками и печеньем обсудить текущие дела.

В последнее время они усиленно занялись благотворительностью. Открыли дом найденыша, учредили патронат девы Марии для благородных девиц и очаг св. Марфы для прислуги, где можно было всегда нанять хорошую, работящую. Не обошли заботой и растущую в городе нищету: раздавали бесплатные обеды, одежду беднякам без различия исповеданий. Жертвовали, кто сколько может, и все их поминали добром.

Сюда к шести зашел за ней муж, рассказав по дороге, что было у губернатора.

Пришло человек сорок, в том числе правительственный комиссар из Будапешта — приятный, обходительный господин, так что время очень славно провели. Подавали бульон, но не в тарелках, как дома или в «Короле», а в чашках. Была еще рыба двух сортов, мясное филе с подливкой, пышечки соленые с ветчиной и сладкое, которого он уже и пробовать не стал. Но полстаканчика французского шампанского выпил все-таки.

Жена в свой черед рассказала про кофе у Захоцкой. Особенно понравились ей сладкие сдобные булочки.

На площади Сечени встретились они с Миклошем Ийашем.

Шарсегцы волей-неволей друг с другом встречались по нескольку раз в день. Так уж был распланирован город: никто не мог миновать площадь, куда бы ни шел. И здоровались при таких встречах одними глазами, без особый эмоций, как с членами семьи у себя в квартире.

Заранее было даже известно, кто когда появится на площади. У каждого был свой час.

Майвади, к примеру, всегда проходил точно в половине восьмого со своими учениками, с которыми тем приветливей бывал вне школы, чем строже на уроках. Ученики несли разные физические тела, фигуры из картона, железные стержни для опытов, иногда — кроликов или воробьев, которых учитель накрывал потом стеклянным колоколом и умерщвлял, выкачивая воздух. Сунег в пальто с поднятым воротом появлялся после восьми и при звуке гимназического колокола, возвещавшего начало занятий, нередко припускал бегом из страха перед директором и боязни опоздать. Девять — это был час доктора Галя. В десять знакомую уже нам операцию производил Прибоцаи: чистил ногти перед своей аптекой. В одиннадцать, обычно на легкой линейке и сам правя, выезжал Кёрнеи. Рослый темно-серый битюг пожарной команды стрелой проносил его по площади. В двенадцать выходили прогуляться актеры. С полудня же и до вечера оживление на площади поддерживали барсы, которые обосновывались либо в кофейной, либо в ресторане.