Избранное - [189]
— Да, но этих диких, как их там зовут, все-таки мы, а не кто иной усмирили и цивилизовали.
— Напротив, мы — вас. Предоставив возможность и время.
— Но в таком случае мы защищали вас.
— Когда?
— Господи, ну, разумеется, всякий раз, как защищали страну! — И он чуть изменился в лице.
— А все-таки, когда конкретно вы нас защищали? Впрочем, оставим эту тему. Ведь мы уже достаточно говорили о прошлом!
— Венгерские аристократы, по-вашему, никогда не защищали страну?!
— Насколько мне помнится, никогда.
— Я не ослышался?
— Нет, с сожалением должен отметить. Об этой своей миссии защитников — о так называемом патриотическом долге, что хоть как-то оправдало бы все ваши привилегии и вообще само ваше существование, — вы начисто забывали.
— Нельзя так говорить! Это означало бы, что всякий раз, как на нас нападали, страна гибла.
А вы не знакомы с историей?
— Не шутите! Что ж, выходит, и самой страны не существует?
— Снова начну с извинений. Страна существует, но того, что на вас возлагала история, что вам могло бы служить оправданием — пусть это будут деяния в прошлом, — вот этого действительно не существует. И я со своей стороны вас прошу не шутить: народ как таковой существовал и существует! Народ, брошенный на произвол судьбы, в неслыханных страданиях кое-как выстоял и, насколько хватило его собственных сил, пытался стать нацией.
— С которой у нас нет ничего общего?
— Думаю, что так.
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить!
— Мавр, который сделал свое дело, никогда не уходит, да и как он мог бы уйти из истории?!
— А нам нет в ней места?
— Вы заняли силой место в стране, но не выполнили своих функций! С самого момента прихода вы стали считать народ чуждым себе — своего рода животным, что ли, — лишь объектом для эксплуатации. Как принято в колониях. Впоследствии это повторила буржуазия. К слову отметим, я излагаю прописные истины.
— И потому венгерский народ не сохранит о нас даже памяти, так вы сказали?
— Вот наказание господне, да какую же память хранить?! Когда нет никаких деяний!
— Разве истории не известно ни одного внушающего симпатии и достойного упоминания венгерского аристократа?
17
— Множество. Не только внушающих симпатии, но достойных любви и скорби. Ибо те исключительные личности, кого мы имеем в виду, иными словами, те, кто стремился утвердить добро, — все они были одиночками и неизбежно все — люди трагической судьбы. Каждому из них вонзала нож в спину их собственная камарилья, едва только он дерзал вступиться за общее дело.
— К примеру, Зрини?[128]
— Совершенно верно. И еще Франгепан, еще Берчени.
— Или Хуняди?
— Истинная правда.
— Я знаю преимущественно военных. Хотя постойте — Сечени!
— Да. Предан многократно и заколот. Хотя это и не совсем удачный пример: прадед его был крестьянином.
Граф задумался на минуту. Я предупредил его мысли:
— О трансильванцах не говорите. Это особый случай.
— Я не имена отыскиваю. Я ищу причину. Революции и земельные реформы были и во Франции и в Англии. И все-таки аристократия там и по сей день сохранилась! Точно так же, как в Австрии и в Италии.
— Потому что эти страны всегда умели отстоять свою независимость, я ведь упоминал уже. Когда покоряют какую-нибудь страну, правящий класс теряет свои привилегии; более того, он лишается и самого права на существование, пока творчески не воссоздаст себя заново. Это, собственно говоря, простая, но истинная философия истории. Однако оставим мрачные мысли. Они не идут к столь прекрасному пейзажу.
— Я потрясен. И много у вас подобных теорий?
— Что поделаешь, если я не могу быть беззаботным жаворонком, не могу так же радостно взмывать ввысь! Видите? Вон там! Чудно! Если бы я мог так петь — о былой славе отечества!
— И все-таки в чем же причина нашей обреченности?
— В том, что вас не было.
— Как это понять, нас не было?
— Вы были, но так, словно вас и не было вовсе. Вы ничем не обнаруживали своего присутствия, даже если случайно и находились поблизости.
— А просвещение, культура?.. Просвещение все-таки несли мы.
— Я еще раньше хотел затронуть этот вопрос. За последние сто лет вас не было прежде всего в том смысле, что аристократы оставались потрясающе невежественными.
— Что?!
— У одного польско-английского писателя есть незабываемая и правдивая в каждой фразе своей история: слепой ведет корабль через морские мели и рифы. Должно быть, таких же слепцов видел народ — если вообще видел — в тех, кто стоял у кормила страны.
Меня тоже захватил полемический пыл. И я знал, что сам давно уже не столь объективен, как обычно взял себе за правило бывать — до скрупулезности объективным в такого рода спорах, — уверенный в собственной правоте.
Ударило в голову опьянение задора — боевой хмель, воздействие которого подобно алкоголю. Нет, поддаваться ему нельзя, если хочешь сохранить сознание своей правоты.
