Избранное - [22]

— Дай-ка мне эту… историю! — обратился Юро к Совьяру.

Глухо постукивая деревяшкой, Совьяр подошел к полке и вытащил тощую книжицу. Юро полистал страницы, а потом, повернувшись к Павлу, сказал:

— Что мы сделаем вдвоем, втроем? Да все… что захотим! Вот что сумели когда-то сделать два настоящих парня! — И он начал читать с теми ошибками, которые там содержались: «В начале октября тысяча восемьсот сорок восьмого года австрийский генерал Симуних (читай Шимунич) сообщил главному жупану[9] Шаришского комитата[10], что он из Польши направится в Венгрию и разобьет лагерь у Прешова (Эперьеш), вследствие чего необходимо, чтобы жупан позаботился о продовольствии для его войска. Но это была военная хитрость. Симуних хотел, чтобы венгры, узнав о его намерении, сконцентрировали свои силы у Прешова. Он же, не доходя до Карпат, свернул в Силезию, перевалил через Яблунковский хребет и двадцать второго октября появился под стенами нашего города, где его никто не ждал. Казарма отряда местной гвардии, состоявшего из двадцати четырех городских ремесленников, помещалась в доме за мостом — этот дом теперь принадлежит Альфреду Гохфельдеру. Сторожевой пост из двух солдат стоял перед мостом, как вдруг на дороге во главе своего войска появился генерал Симуних. Как чувствовали себя наши ополченцы, я могу не описывать: читатель сам может представить, достаточно сказать, что — от страха или, повинуясь воинской дисциплине, то ли просто от удивления, — эти два молодца остановили Симуниха со всей его армией. Симуних спросил, что они здесь делают. «Мы на посту, чтобы враг не ворвался в наш край». — «А кто ваш враг? Австрийцы или венгры?» — «Этого мы не знаем!» — «Много ли вас?» — «Двадцать четыре человека», — был ответ. «Где же остальные?» — «В казарме, господин генерал». — «Так вы меня не пропустите?» — «Нет». Это очень понравилось генералу, и он приказал…»

Тут Юро запнулся. По правде говоря… он выбрал не лучший ответ, коль скоро хотел отличиться. Он почесал затылок: может, остальные не догадаются, что он попал впросак. Но Павол был слишком заинтересован в исходе спора; он заметил смущение парня — прерванная фраза внушила ему подозрение, и он потребовал:

— Ну, дальше… читай до конца, Юро! Что приказал генерал Симуних? — И он подсел к Юро, чтобы самому следить по книжке. Однако никакими силами нельзя было заставить Юро дочитать. Все увидели, что он промахнулся, и даже Совьяр рассмеялся:

— Да, как говорится, попал пальцем в небо! Ничего не скажешь… но мысль-то была правильная…

Павлу пришлось дочитать самому: «…приказал разоружить их и отпустить на свободу». Он тоже не мог удержаться от смеха, захохотал, выскочил на середину избы и весело закричал:

— Ну, Юро, насмешил! Ох, чтоб тебе пусто было!.. Здорово!

— Да перестань ты! — выговорил наконец Совьяр, желая загладить оплошность паренька. — Мысль-то у него была верная. И если потребуется дело сделать… Юро сумеет. Насмехаться-то… каждый горазд.

Тут посерьезнел и Павол. Он понял, что, несмотря на промах Юро, первоначальная идея накрепко засела у них в мозгу. Поэтому, уходя, он еще раз предостерег их:

— Вы все-таки подумайте о конце… о последствиях. Чем это обернется…

Расстались в тот вечер как-то холодно. Всем показалось, что Павол зазнается да вдобавок и трусит.

В стороне от деревни, за лесом, на крутом склоне горы сбились в кучку пять черных деревянных домишек. Бог весть почему это место прозвали Шванцаровой площадкой: ни в одном из домишек ни о каком Шванцаре и слыхом не слыхали. Обитатели этого серого и неприютного склона сами не ведали, почему в деревне их зовут не иначе как Юро из Шванцаров, Шимон со Шванцаровой площадки и так далее. Да и некогда им было ломать над этим голову. Они были заняты упорной борьбой с камнем, в которой никто не хотел уступать: ни люди, ни камень. Каждый год люди отвоевывали у него по клочку земли, хотя нередко платили за это своим здоровьем; каждый год засыпали в подпол несколько мешков картошки, чтобы только не умереть с голоду. Их жизнь можно было уподобить хромым клячам: те месяцами карабкаются вверх и вниз по крутому косогору, еле волоча ноги; но стоит им недельку передохнуть в конюшне, как они на первых порах готовы дышла вырвать. Так и эти измученные мужики и иссохшие бабы за долгие месяцы изнурительного труда вознаграждали себя лишь пустой картошкой и кислыми щами; зато на крестинах, на свадьбе или на поминках расходовали последние силы, голос и гроши до поздней ночи.

Вот и нынче никто не удивлялся тому, что на свадьбе у Кубалика присутствовали Шимон Педрох и Зуза Цудракова из деревни. Они приходились хозяину какой-то дальней родней. Кубалик, донельзя испитой и хилый мужик, женил сегодня сына Штефана; он выделял ему кусок пашни и часть избы, поскольку сам уже не справлялся с работой. Родственников, даже если никто уже не помнил степени родства, положено звать. Также полагается прийти, коли пригласили. Поэтому Зуза с Педрохом и оказались тут.

Стоял теплый вечер, на небе мигали веселые звезды, а от темного соснового бора тянуло смолистым ветерком. Во всю ширь над краем опустилась на отдых тишина, и только над избой Кубалика ее раздирали в мелкие клочья. Не было глотки, которая не гаркнула хоть бы раз, не было руки, которая не взметнулась бы над головой под яростный свист и улюлюканье, не было сапожка или затрапезного крпца, которые не отпечатались бы в пляске на утрамбованной площадке риги.