Избранное - [24]

Степан расстался с ними, когда выпита была вся бутылка и мастеровые прилегли на траву, здесь же у могилки, и захрапели.

Шел Степан домой сытый, торжествующий. В кармане у него лежали завернутые в платочек три бумажных рубля и два с полтиной серебром, заработанные им за сегодняшний день.

— Вот это так удача! — чуть не подпрыгивал от радости Степан. — Отцу спасибо. Это он меня надоумил. Всегда надо слушать отца… Он ничего дурного не посоветует.

На радостях Степан решил по дороге зайти в одну из пивных, которые, были на каждом углу и назойливо зазывали заливающимися без удержу гармошками и широко распахнутыми дверьми.

Просидел Степан в пивной до самого вечера. Пива потребовал всего лишь бутылку, да и ту на паях с неизвестным ему человеком, который сам подошел к Степану, пожаловался на безденежье и на большое желание выпить и предложил купить пива вскладчину…

Пришел Степан домой, когда все уже спали. В комнате, которую он занимал с семьей, было душно и темно. На столе стояла лампа. Фитиль был сильно прикручен — огонек был маленький, как от искорки. А когда Степан подошел к столу, огонек заколебался и, оторвавшись от фитиля, подпрыгнул и потух.

Спать Степану не хотелось. Митя еще не вернулся с Зеленого острова. Степан поскучал немного в темноте и вышел на улицу.

Но и на улице было темно. Прикорнули низенькие кудаевские хатенки, тесно прижались друг к дружке, словно ожидали врага, а отступать было некуда, да и не хотелось.

Вдоль улицы на углах горели керосиновые фонари, освещая желтым мутноватым светом только самих себя и столбы, на которых они были укреплены…

И таких фонарей на улице, как и дней счастливых у Степана, было очень мало.

Давно уже оборвались в степи вечерние песни молодых девушек и парней. Нигде не было слышно тренькающих балалаек и стонущих гитар. Собаки взбрехивали редко и лениво, — они устали за день от жары и почти все после двух праздничных дней, когда и им кое-что вкусное перепало от сытного хозяйского стола, что случалось весьма редко, были настроены миролюбиво.

Кудаевку с каждой минутой все гуще окутывала непроницаемая темнота, тусклее светили фонари, во всех закоулках замирала жизнь.

Степан сидел на завалинке, и ему казалось, что он не только видит, но и слышит темноту.

Идет она взлохмаченная и страшная, идет тяжелой, гулкой поступью, неумолимо надвигаясь на Кудаевку, вдавливает в землю все, что встречает на пути…

В соседнем дворе визгливо заскрипела ржавыми петлями калитка, заставив вздрогнуть Степана. Это хозяин хаты, самой бедной на Кудаевке, тихий старичок Федор Девочкин вышел закрывать ставни. Он не заметил притаившегося Степана и, закрывая, начал разговаривать сам с собой:

— Вот и кончился отдых. Еще два денечка ушли. А куда ушли — неизвестно. Экая ведь жалость! Неизвестно. Видно, скоро умру и так ничего не узнаю… — Закрыв ставни, Федор Девочкин пошел обратно к калитке.

Опять коротко и ржаво взвизгнули петли, и снова на Кудаевке тишина — еще глуше и тяжелей. Степана бросило в дрожь.

— Неужели и я проживу свой век и тоже умру, ничего не узнав?

Степан медленно поднялся с завалинки, словно черная, тяжелая ночь давила его плечи огромными могучими руками.

Неровным шагом он несколько раз прошел вдоль хаты, не переставая вздрагивать от знобящих его слов Девочкина, и опять опустился на завалинку.

Что-то надо было придумать. Степану не хотелось прожить свой век и умереть, ничего не узнав. Лет десять прошло, как он начал ездить в город на заработки, три года уже безвыездно живет в городе, и все-таки мастеровые называют его «деревенщиной», а Степан не обижается и продолжает держаться в сторонке, ни с кем, кроме Мити, близко не сходится.

«Я ведь не потому, что не желаю, а просто некогда, — оправдывался Степан перед кем-то неизвестным, который будто бы стоял с ним рядом и укорял за нелюдимость. — Я ведь все время работаю. И день и ночь. А в мастерских собираться нельзя: сначала оштрафуют, а потом уволят».

Посередине улицы, совсем близко от Степана, что-то грузно упало на землю. Степан съежился весь и прислушался.

С минуту было тихо, потом кто-то зарычал по-собачьему, громко выругался и заорал во все горло:

Етат стон у нас пе-с-ней зо-вет-ся!

Это был Андрей Титкин. Степан узнал его по голосу и по песне.

Андрей Титкин шел прямо на Степана. Подойдя к хате, он не заметил его и занес руку, собираясь застучать в ставив кулаком.

— Чего тебе? — торопливо окликнул его Степан.

Титкин, не опуская занесенной руки, повернулся к Степану.

— Кто тут? — спросил он удивленно, обрадованным голосом и, подойдя совсем близко к Степану, узнал его. — А, это ты, божий человек! Ну, здравствуй, здравствуй, мой дорогой. — Титкин ткнул Степану сухую вытянутую ладонь в лицо и, почувствовав, что не туда попал, пробормотал виновато: — Мимо… Ну, все равно поздоровались. — И сел на завалинку, тесно прижавшись к Степану. — А я иду мимо и думаю: дай разбужу Митьку и спрошу, почему он не приглашает меня с собой. Вот и тебя он сегодня не взял с собой.

— Он меня приглашал, — глухо отозвался Степан.

— А ты не поехал! — Титкин широко раскрыл рот и, клацнув зубами, выругал Степана.