Избранное - [9]

Абда сурово и решительно продолжал:

— Мы отдали тебе деньги, чтобы ты тратила их на хозяйство, а не разбрасывала на колдовство, гаданье и всякое жульничество.

— Правильно, Абу-Абда[16], — быстро подхватил Ханфи. — Клянусь честью, все наши заработки уходят на курения, колдовство и гороскопы.

Заннуба что-то пробормотала, пытаясь защищаться, но Абда не дал ей договорить.

— Замолчи! — крикнул он. — Твоя милость, видно, думает, что мы простачки или дети, сидим себе, посасывая палец, и ничего не замечаем. Мы все знаем. Ты скаредничаешь и выдумываешь всякие комбинации, а то, что сбережешь, тратишь на звездочетов и других шарлатанов. Думаешь, это приведет к тебе жениха?

— Вместо того чтобы подвергать нас лишениям и швырять деньги на заклинания ифритов, — продолжал «почетный председатель», — трать их лучше на наше хозяйство. Что мы — хуже ифритов?

Заннуба не посмела ничего возразить и сделала вид, что занята едой. Она ела молча, нахмурив лоб. Ее лицо было сурово. В комнате вновь воцарилась тишина. Все молчали, никому не хотелось говорить. В столовой слышался только звон ложек, чавканье и прихлебывание. Забыв обо всем, народ уступил наконец требованиям желудка.

Но если бы кто-нибудь взглянул в этот момент на Мухсина, он убедился бы, что его гложет какая-то тайная мысль. Дело в том, что мальчик перехватил робкие, смущенные взгляды, которые бросал на его костюм Мабрук. Возможно, никто другой не обратил бы на них внимания, ведь за ними не скрывалось никакой дурной мысли, но чуткий Мухсин понял их смысл, и они произвели на него тяжелое впечатление.

Смущенные взгляды слуги оживили в памяти Мухсина воспоминания раннего детства. Тогда ему было восемь лет и он учился в начальной школе в Даманхуре[17]. Его маленькие товарищи были из бедных семей, только он имел богатых и именитых родителей. Ведь он Мухсин аль-Атыфи, сын Хамид-бека аль-Атыфи, самого важного и влиятельного лица в городе. Богатство досталось Хамид-беку не от отца, а от матери, которая не была матерью Ханфи, Абды и Заннубы. Эти сводные родичи Хамид-бека были бедны, а Хамид-бек — богат. Он решил воспитать своего сына как знатного вельможу и окружал его всевозможной роскошью, но душа Мухсина не жаждала жизненных благ, а скорее тяготилась ими. Мухсин втайне стыдился своего богатства и всегда отбивался, кричал и плакал, когда его заставляли надевать нарядный костюм. Сколько раз со слезами умолял он не посылать за ним экипаж, который должен был ждать его у подъезда школы. Маленькому Мухсину хотелось лишь одного: быть таким, как его товарищи-бедняки. Его тяготила мысль, что он отличается от сверстников одеждой, имеет карманные деньги и вообще не похож на них. Это чувство было в нем так сильно, что он скрывал от товарищей богатство родителей, и те долго считали его сыном таких же бедняков, как их отцы и матери.

Но как-то наступил самый черный день в детской жизни Мухсина. Он неважно себя чувствовал, и, тревожась за него, мать не уступила его просьбам: она послала за ним экипаж. Выйдя, как всегда, из школы с компанией весело смеющихся товарищей, маленький Мухсин вдруг увидел коляску своих родителей. Этой минуты он никогда не забудет! Взяв себя в руки, мальчик пошел по улице, притворившись, что не узнал кучера и не имеет никакого отношения к этому экипажу. Но кучер, уста Ахмед, заметил своего маленького хозяина и окликнул его. Мухсин вздрогнул и спрятался за спину товарищей. Ему хотелось скрыться и убежать, сделав вид, что кучер зовет кого-то другого. Увидев это, уста Ахмед снова позвал его.

— Мухсин-бек, Мухсин-бек! Пожалуйста, сюда! — крикнул он и побежал за мальчиком. Тогда товарищи Мухсина поняли, что этот великолепный экипаж приехал за их другом. Они простодушно, с некоторой робостью поглядывали то на Мухсина, то на роскошную коляску и. откормленных лошадей. Какой неизгладимый след оставили эти взгляды в душе Мухсина! В сущность, в них не было ничего, кроме наивного восхищения, но Мухсин уныло опустил голову и пошел к экипажу, словно осужденный на казнь преступник. В глубине его души звучал голос, выносивший ему непререкаемый приговор:

— Мухсин не такой, как мы! Мухсин не наш!

Глава третья

— Эй, уста! Шхата! — громко крикнул Селим-эфенди. Медленным, полным наигранного достоинства жестом положил он на столик чубук кальяна и принялся подкручивать свои нафабренные офицерские усы, стремясь придать себе вид значительного лица, пользующегося всеобщим почетом и уважением. Время от времени он украдкой поглядывал на окно дома доктора Хильми, забранное деревянной решеткой. Такие окна часто видишь в богоугодных заведениях на улице аль-Халиг.

Убедившись, что хаджи[18] Шхата не откликнулся на его призыв, Селим-эфенди быстро повернул свою непокрытую, благоухающую всевозможными помадами голову и посмотрел на кофейню. Было раннее утро, но солнце уже сильно припекало. Однако Селим, восседавший на своем обычном месте перед кофейней, не обращал на жару никакого внимания: он даже снял феску и положил ее на стул. Тем не менее он поминутно вынимал из-за рукава дешевый шелковый платок и театральным жестом вытирал лоб, стараясь не испортить прически и не коснуться кончиков вытянутых в стрелку усов.