Избранница - [33]

Илья из Альфы сидел, опершись локтями о колени и угрюмо глядел в пол.

– Вот скажи, Зайка, ну откуда... вот не выходит этот генерал из головы... ну откуда и почему вот эдакая образина берется, для которого честь и совесть – что музыка для глухого. Знаешь?

– Знаю, – сказала Зоя.

– Не сомневаюсь, – Илья из Альфы очень внимательно глядел в Зоины глаза и сам не понимал, почему он это вообще сейчас спрашивает и почему спрашивает у малышки Зои то, что она со своим жизненным опытом знать не может, но он не сомневается, что она знает.

– А откуда ты все знаешь, Зайка? – спросил он, уже улыбаясь и думая о том, какая странная улыбка у Зои. Хотелось сказать – лучезарная, но он терпеть не мог вычурной мажорности, которая услышалась бы в этом слове, но что она была недетская – это было совершенно точно.

А Зоя всерьез думала, как бы это сказать по-понятнее – откуда. Уже тогда, когда она первый раз плавала-качалась на лучах-нитях, она чувствовала небывалый прилив, нет, не сил даже, а чего-то огромного, всепроникающего в тебя, которое тебе дарится, и Тот, Кто дарит это тебе, уверен, что распорядишься ты дареным только во славу Ему. И то всезнание, что явилось ей и вошло в нее, когда читала она молитву на куполе, осталось сейчас в ней, и Евангелие всей книгой стояло перед ее глазами, только страницы перелистывай.

– Я не все знаю, Илья из Альфы, я ничего не знаю. Мне все подсказывает патриарх Александр.

И это действительно было правдой. Сейчас она смотрела на Илью из Альфы почти сердито. Скорее, это была досада: ну как же, ну почему же, такой большой, а таких простых вещей не понимает?

– Ты ведь не договорил, Илья из Альфы. Ты хотел еще добавить: куда же смотрит Господь Бог, в Которого ты не веришь, Которому ты молился один раз, когда на тебя гранатомет направили и о Котором ты забыл сразу же, как только опасность прошла. Ты говорил о Нем не как о Живом, а так... А про гранатомет думал, что да ведь это я сам по себе молодец, вон как прыгнул! И никакой Бог тут не причем. И осечка сама по себе вышла, случай, не больше. А образина та – это всего лишь выбор свободы воли. Обезображенная душа так выбрала. И никаким укором чести ты ее не проймешь. Честь – это человеческая придумка, а все человеческие придумки ей смешны и не нужны, она сама любую придумку придумает. Совесть же – это не человеческая придумка, это Божий дар, голос Божий. Но обезображенная душа отворачивается от этого голоса, затыкает уши. А раб чести – не раб Божий, у него честь впереди, а Бог – сзади, а когда честь впереди – ей обязательно черноголов капкан подставит и она в него попадется. На дуэль вызвать за оскорбление и пристрелить как зайца на охоте – ничего не стоит. Это вместо безусловного прощения, которое требует Спаситель наш, Иисус Христос. Честь – подкрашенная гордыня. Все, что придумал – окунай в молитву и поднеси Христу, проси оценить. Как скажет – так и делай, а не сделаешь – прямиком в капкан. Честь без Христа – что горячая лошадь в упряжке без вожжей: хлестани ее, и – пропал ездок. А хлыст в руках у черноголова. И взмолиться бы тут к Небу – останови коня бешеного, да давно ты про Небо забыл. Ту образину, как ты ее назвал, одним только можно было пронять. Не к чести и совести взывать: честь ему смешна, к совести глух, а Словом Божиим, о Боге – по голове. Да-да, если такую образину и можно чем-то пронять, то только этим. По-пы-тать-ся. Попытка не вышла – уходи. Сам Господь Иисус Христос говорил только тому, кто Его слушал. Просили Его: уходи, Господи, не можем слушать тебя – поворачивался и уходил. "Не мечите бисер перед свиньями" – так он нам сказал. Но чтобы определить, что свинья перед тобой – скажи сначала слово. А что мог сказать ты, отказавшийся от Него на следующий же день после явленного тебе чуда! А перед тем, как слово говорить, помолиться надо Духу Святому, чтобы помог тебе, – тут Зоя с неописуемой улыбкой на устах перекрестилась. – А ты об этом вообще подумал? А этой образине плевать на то, что дети его отравлены будут той отравой, которую он за доллары перегоняет сюда. На все ему плевать, кроме того, что сдохнет он скоро и не возьмет с собой на тот свет ничего: ни власть, ни столы с икрой и шампанским. Нагим явился сюда, нагим и уйдешь отсюда. Голеньким явишься перед Ликом Спасителя. Только на землю пришел ты чистым и безгрешным, а уходишь весь грехом испрокаженный. Ну и на тебе серу горящую на твои прокаженные язвы. У всех сидит жажда вечности, никому не хочется умирать. Но! Никто и не умирает! – вот о чем надо было образине говорить, а не плевать в него. И он мог бы измениться, перестал бы быть образиной, а стал бы сосудом Божиим, как и задуман был Творцом своим, пока не осквернил себя многими грехами. Ну хорошо, что хоть не убил. Когда ты границу защищал от бандитов и в пропасть их скидывал – ты воин. И благословение на тебе есть, хотя ты о нем и не просил. У нас в Церкви православной воинов святых не одна дивизия. А преподобный Илья Муромец, твой покровитель? Воин из воинов! А когда ты спьяну с несчастного тигра шкуру сдираешь, ты – бандит, не лучше тех, кто отраву через границу везет. Всех тобой убитых, кого помнишь, в поминальник запиши.